Она попрощалась с ним в Министерстве. Поймала за руку, выдернула из толпы. Отвела в сторону, как заговорщица. Она сделала это в толпе, чтобы не случилось скандала. Она боялась такого — повышенных тонов, упреков, истерики. На самом деле, она боялась его. Все это время, держа его руку, глядя в его глаза, боялась. Почему-то он смотрел на ресницы, то, как они спрятали ее взгляд, то, как они дрожали, но это лишь на секунду. Иногда все зависело от секунды, секунда решала, дружеский ли поцелуй, секунда решала, проделает ли в тебе дыру Sectumsempra.
Теперь он стоял один под светом фантасмагорического купола в самом сердце Министерства. У него должны были быть дела, а впрочем, все здесь занимались симулякрами дел. Считали бумажки и толкали речи. Протирали пыль с волшебных вещей, которые никогда не будут использованы. Носили на себе должности, которые никогда не будут нужны.
Сейчас дела делали где-то там, за тысячу километров отсюда. Было глупо вернуться сюда, соблюдать обычай — одна корочка должна была перейти из рук в руки. От учителя к ученику, за скобками факт: черт знает, что делать дальше. С тех пор он застрял в Париже, как в одной из раскиданных по нему крысоловок. Это был крысиный город, любящий плохие запахи и держаться толпы. Она тоже искала спасение в толпе, будто он хренов маньяк, будто он способен причинить ей зло. Она была дура.
Вокруг себя Эдмон не мог узнать ни одного лица. Проведя в Министерстве немало дней, здесь он чувствовал себя в окружении. Не коллег, не людей, просто — окружении. Именно сейчас, в тот единственный раз, когда это было нужно, рядом не оказалось ни одного знакомого. Эдмон не верил в простоту, с которой жизнь шла своим чередом, в ту простоту, с которой люди носили здесь папки с пометкой «extra». В каждом встреченном лице он читал дружелюбное непонимание — что же вы стоите, как истукан, мсье, лицо попроще, мсье, в море еще много рыбы, мсье. Нахрен дружелюбие.
Вырваться из застенок, спрятаться от глаз, вдохнуть воздуха. Убедиться, что небо еще голубое, что летом не выпал снег и что на Фюрстенберг те же старые дома глядят на него своими грязными окнами. Оттянуть за лацкан черный пиджак, удивиться себе, лето ведь. Эта глупость с ним с детства, зимой без шапки, летом в водолазке, как настоящий парижанин или просто кретин.
Хочется пнуть фонарь, хочется ударить прохожего и снести пару стен, хочется вернуться за ней. Все, на что он способен, —напряженный взгляд, как будто вежливого клерка застала врасплох диарея. Но клерки остались там, в Министерстве, а он знал, чем заняться в жизни, и не страдал от нехватки чужих проблем в эти подлые времена. А значит, думать о своих делах нет времени. Мысль, за которую он может схватиться. Ну посмотри, какой я благородный, какой крутой, не то, что этот твой. Осталось сбежать из страны в какую-нибудь дыру и умереть, спасая мир. Вот тут ей станет о-очень стыдно. План надежный, как швейцарские часы.
Он умывается водой из фонтана, отходит на десяток шагов, берет кофе со льдом в подозрительной палатке, где чума идет в подарок. Клише срабатывает: чем безразличнее ведет себя Эдмон, тем подозрительнее кажется площадь.
Привычно собирающая всех туристов без фантазии, которых, как известно, большинство, Фюрстенберг оказалась пустой. Тем смешнее казалось присутствие девчонки в кресле, оставшейся незамеченной, как слон в посудной лавке. На месте магла Эдмон бы решил, что она стащила его с ближайшей помойки. На месте параноика из Министерства он хотел думать, что здесь есть проблема. У него не было пончика или особой формы, но были кофе и желание портить людям настроение.
Как и во всех играх, у девчонки была фора. Эдмон давился кофе, ворочал навязчивые мысли о героической смерти, что отняло у него минут пятнадцать, в течение которых писаная маслом картина у фонтана никак не менялась. Он только слышал о том, насколько юных волшебников могут втянуть в свои ряды Пожиратели, но в голову не приходило ни одной приличной тактики, в которой могло бы быть замешано сидение на кресле у входа в Министерство. Сложность возникла и в том, что Эдмон практически не знал людей, с которыми ему приходилось работать. Впрочем, в Министерстве куда чаще торчали старые пни, ну а это вполне могла быть чья-то праправнучка?
Он сминает стакан (уже грозно), касается лацкана (похоже на тик), подходит к фонтану (обманчивый ход). Изображает то самое недоуменное дружелюбие, получается плохо и даже ребенок бы не поверил, что он только что и совершенно случайно заметил свою собеседницу.
— Ты потерялась, девочка? — спрашивает он на французском, но теряет прилагающийся к этой фразе тон, и получается угроза «я как раз не завтракал».
Отредактировано Edmon Grosso (2021-03-01 00:52:13)