дата рождения: 23 сентября 1950 года место рождения и проживания: Париж / Лондон чистота крови: чистокровен;

лояльность: Министерство образование: Шармбатон, выпуск 1970 занятость: аврор;

артефакты: негибкая пятнадцатидюймовая волшебная палочка из липы с волосом вейлы в сердцевине;
серебряные запонки в виде соловьев, которые время от времени забывают о своей неодушевленности;

характеристика“Oh non, rien de rien
Oh non, je ne regrette rien
Wenn ich ihre Haut verließ
Der Frühling blutet in Paris”

сильные стороны: "точные" магические дисциплины, такие как зельеварение; аккуратность и сосредоточенность; независимость; привычность к долгим поездкам и тяжелым условиям жизни; незаурядный опыт борьбы с темными волшебниками; верность принципам;

слабые стороны: "неточные" магические дисциплины, такие как прорицание; замкнутость и неумение найти общий язык с людьми; чрезмерная подозрительность; комплекс превосходства; педантичность; садизм; никакого представления о жизни маглов и некоторая оторванность от современной жизни волшебников; скрытый шовинизм;

родословная:
На узких улочках Монмартра не разобрать, где начинается магия. Их тесный дом, заросший плющом, похож на любой обычный дом, с той лишь разницей, что тесто на мамины пироги проявляет сознательность и замешивает себя само.

А еще, сад. С улицы кажется, что из-за их дома тянутся по холму такие же одинаковые дома. Зайдя за угол, можно найти сколько угодно солнца, всегда зеленую траву и тонкий ручей с ледяной водой. Словно здесь никогда не было людей, только птицы, которые поют тогда, когда их хотят слышать, и исчезают, если нужна тишина. Здесь Эдмон дрался на палках с братьями или воображал, что он - выпускник лучшей в Европе магической академии, способный двигать горы и даже пугать лягушек у воды.

Это была изящная магия самого талантливого волшебника, которого знал Эдмон. Потому-то сначала он заметил исчезновение сада, только затем - отца. Мама сказала, что папе нужно поправить дела на родине, в Турции, а потом поменяла сыновьям фамилию на свою, девичью. Сколько бы Эдмон не думал об этом, он не мог вспомнить имени отца. Его лицо превратилось в ваксу из черной бороды, словно сильное страшное заклинание забрало эти воспоминания вместе с прекрасным садом за домиком на Монмартре. Впрочем, отец просто бросил их.

С тех пор мама сильно изменилась. Впервые за долгое время она радовалась, когда собирала трех старших сыновей в Шармбатон. Когда один из них, Нарсис, оказался сквибом, мама чуть было не хлопнула в ладоши - никаких учебников и шелковой формы, никаких долгих лет обучения магии. Тогда Эдмон впервые почувствовал липкое тяжелое чувство, которое будет тихо сопровождать всю его жизнь.

Вина за то, что он не может помочь одинокой матери. Вина за то, что он, такой неидеальный, будет учиться среди совершенств. Стыд за Нарсиса, который попадет в Шармбатон позже, как конюх. И вина за свой стыд. Вина за то, что он слишком похож на отца. И вина за то, что он совсем забыл о нем.

Когда Эдмон наконец получил письмо, все место в его жизни заняла учеба. Он не завел друзей, а с семьей держался на расстоянии. Братья вели свою, взрослую жизнь, со взрослыми заклинаниями и взрослыми обязательствами. Ребенком Эдмон чувствовал, что его воспоминания о доме, его грусть и слезы по ночам причиняют неудобства. И уже на первом курсе он стал удобен всем, во многом потому, что ничего не говорил, не показывал никаких чувств и делал только то, что сказано. Это была обратная сторона Шармбатона - для того, чтобы произвести впечатление, нередко нужно всего лишь наступить себе на горло. Сильных детей это многому учит. Слабых детей это ломает.

Единственным оправданием его обучения в академии были идеальные результаты. Мама не требовала, она горевала, она разочаровывалась и молча капала себе вонючее зелье, а по ее несвоевременно морщинистому лицу текли слезы. В своем молчании она говорила - “ты меня доведешь”. Эдмон не мог.

Уже на втором курсе он начал понимать субординацию. С одной стороны, дети из чистокровных богатых домов, удивляющие своими результатами потому, что им запрещено иное. С другой стороны, обычная ребятня, возможно, из семей маглов, проказливая, веселая, потому что на их плечах не лежит тяжесть родовой гордости. Эдмон не вписался никуда. Впервые показав одни из лучших результатов, он стал выскочкой. Его начали замечать. Его начали не любить.

Приезд Нарсиса в Шармбатон, несмотря ни на что, стал для Эдмона большой радостью. Нарсис вел другую жизнь - он был любимым сыном, помогал маме с братьями, как старшими, так и младшим, а потому был… Свободен. Он носил не шелк, а рабочую форму, нередко проливал на нее виски и постоянно пах, будучи совсем мальчишкой, алкоголем. Они общались по ночам, иногда Эдмон просто зубрил в конюшне, однажды принес на ботинках сено и заработал первое прозвище. Нарсис же приберег для Эдмона маленькую болтрушайку, Поль. В чем-то она была похожа на хозяина, и в чем-то она предвосхитила его мрачное будущее.

Перья Поль помогли Эдмону быть на полшага впереди на курсе зельеварения. Любой предмет, который требовал точности, хорошо давался ему за неимением врожденных талантов. Это касалось и защиты от темных искусств - нужно штудировать книги, сохранять сосредоточенность и иметь за плечами немного удачи. Когда на пятом курсе Эдмону пророчат будущее аврора, он не чувствует ничего.

Его не интересуют дополнительные занятия музыкой, разочаровывают “бесполезные” предметы, вроде прорицания, и чем старше он становится, тем неприятнее показывает себя его личность. Из тихого мальчика он превращается в нервного озлобленного подростка. В то время, как его однокурсники становятся друг другу семьей, Эдмон не хочет ничего, кроме собственного превосходства. Такие кризисы, конечно, не страшно пережить, когда у тебя есть любящая семья. Ха-ха, упс.

Конечно, в Шармбатоне его поддерживали, и за отличные успехи преподавательница артефакторики подарила ему живые запонки. Два изысканных соловья сидели теперь на его рукавах и умильно щебетали. Эдмон думал о том, смогут ли они выклевать кому-то глаза.

Он, конечно, стал бы плохим парнем, но, как и все плохие парни, он нуждался в том, чтобы его погладили по голове. Рядом были преподаватели Шармбатона, дома - невротичная мать и ее ожидания. Такого парня, конечно, сложно назвать счастливым, зато в Министерстве его ждали заранее. И стал он тем, кем его хотели видеть. Попадись на его пути хоть один Пожиратель, пути назад бы не было, но…

За ним не числилось ничего, кроме пары колких высказываний в адрес профессора нумерологии (с детьми ведь бывает). По всем нужным дисциплинам он показал себя отлично, да и дух Шармбатона - перфекционизм, исполнительность, точность, - оставил след. О его семье нельзя было сказать ничего решительно плохого. Он не был привязан к людям, в то же время, хотел показать себя. Так он стал адъютантом при одном из лучших авроров Европы, месье Легранд.

Старик был зол на весь свет, постоянно ворчал и плевался, чем вызывал восторг у подопечного. Легранду позволялось по-свински пить и громко сморкаться, потому что потом он брал себя в руки и делал свое дело. Он поголовно ненавидел всех “с Востока”, считая, что “оттуда и прет вся мразь”. Этот непримиримый шовинизм станет для Эдмона одним из первых выученных уроков. Конечно, после Шармбатона Эдмон куда лучше владел собой и выгодно держал язык за зубами, но в его памяти навсегда останутся поездки по Румынии - холодной, серой и кипящей от темной магии. Сначала он будет молчать и учиться, а все вечера посвящать сыворотке правды. Благо, что Поль всегда будет с ним, чего не скажешь о братьях.

Пару раз позаимствовав у крылатых коней виски, Нарсис потерял самообладание, вылетел из Шармбатона и опустился на дно бутылки. Что сталось со старшими братьями, Эдмона не интересовало. В дороге по Восточной Европе он узнал о смерти матери, и иллюзия семьи растаяла, как слабые чары.

Эдмон никогда не был жесток чрезмерно. Он переходил черту лишь на шаг, чтобы сразу же вернуться. Он не позволял себе прослыть тварью, он никогда не решался на преступление. Учившись у Легранда, он узнал обо всем, что не позволено, и никогда не давал себе право на те ошибки, из-за которых старика отправили на покой. Это случилось спустя шесть лет непрерывных поездок, в результате которых Эдмон смог назвать себя аврором и преемником Легранда.

Между тем, в Европе разгорался пожар войны. По понятным причинам, Эдмон стал нужен в Министерстве, в Париже. Встреча с однокурсниками, занявшими мягкие кресла, вызвала в нем укол злобы. Сравнив себя с такими же парнишками, Эдмон увидел, какую печать оставил в его душе месье Легранд, а вместе с ним - скитания, одиночество, непрерывная борьба за одно только единственное дело жизни. Впрочем, в Министерстве все так же ждали месье Гроссе. Хотя до ада им оставался еще целый Ла-Манш, взгляды министров были прикованы к Англии, и то тут, то там череда бессмысленных смертей вспыхивала во Франции.

Тем страннее кажется теперь его встреча с Клэр. Она была не самым талантливым анимагом, но ее способность превращаться в сипуху сделала ее незаменимым членом Министерства тех лет. Сложно было назвать это любовью, скорее, Клэр чувствовала себя слишком неудобно, чтобы отказать кому-то настолько потрепанному в своей доброте. Ради нее Эдмон учился одеваться не так нелепо, наконец начал стричь бороду и, надо же, все это - в разгар войны. В то время, как магический мир жил в страхе и затворничестве, они могли время от времени пить кофе в маленьких кофейнях на берегу Сены и делать вид, что все нормально. Больше всего на свете им обоим не хватало чувства порядка, устроенности. Потому-то Клэр назвала его лучшим другом и встретила парня благонадежнее, чем окончательно выдворила Эдмона за пределы страны.

Была и официальная причина - в простой конец войны никто не верил, и Эдмон, как совершенно бесполезный в мирное время волшебник, был отправлен в Англию вместе с делегацией Шармбатона весной 1982 года.

о вас
планы на игру, пожелания: держите меня семеро
в случае ухода: вернуть на родину
связь:

Скрытый текст:

Для просмотра скрытого текста - войдите или зарегистрируйтесь.

пример игры:

+

Это уже случалось с ним однажды, чертовски много лет назад. Каждое лето в деревне местная шпана делала из интеллигентного городского мальчика настоящего оболдуя, а Соня Трубачева (зелёный дом у пруда, щербинка в зубах и вечно разбитые коленки), милая Соня сносила ему башню. В тот день они гуляли вдоль старого песочного карьера. Склон порос бурьяном, в грязном песке гнездились ласточки. Соня хотела, чтобы он поймал ей птицу, и Серёжа полез вниз. Зыбкая опора ушла из-под ног. Сергей помнил, как подмигнуло солнце, как Соня взвизгнула, как Серёжа, хилый мешок с костями, покатился вниз, перепугав всех ласточек.

Нечего и добавить. Если бы Серёжа усвоил тот урок насчёт девочек, то Сергей наверняка прожил бы свою жизнь гораздо спокойнее. Карьер, ласточки, Соня — всё это было когда-то, всё это ушло. Сегодня были только триста девятая аудитория, майская гроза (стёкла поминутно дребезжали от раскатов), а уже совсем не маленький Сергей и его совсем не Соня, которая почему-то не изменяла традиции и вот так просто, без ласточек, заставляла его лететь вниз головой с обрыва.

Сердце профессора ухнуло, словно под ногами сроду не бывало никакого пола, словно солнце опять бьёт в глаза, пальцы цепляются за убегающий песок, за колючий бурьян, а там, внизу, ни-че-рта, разве что переломанные кости да злая мама. «А несчастную любовь кто будет лечить, Пушкин?!» — сказала бы его старушка. Сознание повертело неожиданно выскочившую в нём «любовь» в руках, подозрительно, как персидский торгаш, и сразу же выплюнуло неугодное словцо вставшей поперёк горла шелухой от какой-нибудь тыквенной семечки. Серёжа не мог устоять, но Сергей отдавал дань своему солидному возрасту и не собирался играть с девочками даже из самых зелёных домов.

Она была похожа на дитя, спрятавшееся за шторой и счастливо хихикающее в кулачок. Он делал вид, что потерял её, и продолжал громко печально причитать: «Куда, ох, куда же она подевалась?!» Мило, смешно, даже глупо, но разве это она из последних сил хватается за ползущий вниз край карьера, а, профессор?

— Bien sûr, — привычный баритон вдруг оказывается подёрнут странной хрипотцой, гортанностью. Голос уже не считается с хозяином.

Её фарфоровое лицо, её стеклянные глаза, каждый неосторожный взмах ресницами, каждый вздох, каждая складка на юбке — обман. Наконец, он понимает: она была создана такой, отравляющей, губительной только для него, и даже если она не понимала, то он уж точно видел, как смертельно аккуратно расползались в улыбке уголки блядски сочных губ. Только что Сергей победил себя, благоразумно отняв руки от завязок, но не прошло и минуты, как он опять тянется к ней, чтобы степенно поднять хорошенькое личико за подбородок. Ему хочется поиграть в Набокова. Ну же, профессор, как там ? «Кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы». Нет, они не из этой книги.

— Но учтите, что на экзамене будет и устная часть. Я всё ещё не вполне доволен Вашей дикцией, — профессиональный педантизм возвращает его в седло. — Повторяйте: mon père est maire, mon frère est masseur.

Эта девочка буквально молит, без слов, взглядом (неужели, это только кажется?), и Сергей, не давая сказать ни слова, мягко касается её нижней губы, чуть оттягивает её, будто бы беспристрастно наблюдая за тем, какой невозможно невинной может стать даже Она, та, что моргает так, словно впадает в самый страшный грех.