добро пожаловать в магическую британию, где «тот-кого-нельзя-называть» был повержен, а «мальчик-который-выжил» еще не надел распределяющую шляпу. мракоборцы отлавливают пожирателей, министерство отстраивает магический мир. сообщество с нетерпением ждем церемонии открытия 83 Чемпионата по зельям. министр приглашает инвесторов из ассоциации. в англии март 1982.
Miroslava Shchukina За время своих поисков Мира поняла, что ее новый мир мало чем отличается от старого. Здесь люди тоже закрывают глаза на кошмары и странные вещи, ставшие обыденностью после войны. Когда первый раз не срабатывает камин в Дырявом котле и Щукиной приходится своим ходом добираться в гостиницу, ей обо всем рассказывают. «Временные меры». Она все знает о временных мерах. Временные меры дожили до ее рождения и скорее всего ее переживут на век.
Alexandra Sokolova А вот Соколовой в своей собственноручно созданной клетке было паршиво. Точнее, ей было «нормально». Такое противное, тягучее слово с большим количеством букв да из трех слогов, за которыми скрыто гораздо большее, чем подразумевающееся «50/50» или «да все окей». И испанца этим словом было не обмануть. Он знал, что Соколова никогда так не отвечает. Она не Дарвин или Хиро, по лицам которых иногда сложно понять, осуждают они тебя или поддерживают, или прикидывают, какой эль взять в пабе.
Edmon Grosso И кто ты такой для этого города, чтобы оказаться на виду? Эдмон знал, как это должно быть, как водят носом по сырой земле министерские волкодавы, как затылок горит от чужих глаз. Да он и был ими, сотни раз был чужими глазами. А может, потому казался мучительно малым простор этой сонной аллеи. А может, потому он не мог удержать на руках расколотую мыслями голову. Оттого, что он сам знал, как все может быть. Оттого, что за углом он ждал встречи, но «никого со мной нет. Я один и — разбитое зеркало».
Felix Wagner — Если он бросится в Темзу... — Феликс медлил, осторожно подбирая слова, точно перебирал свежую землянику — не вся ягода была так хороша, как казалось с первого взгляда. Какая-то могла горчить. С чужим языком это не редкость, скорее закономерность, которая могла стоить жизни. В полумраке черные глаза немца сверкали тёмными топазами, — мне, наверное, нужно будет расстроиться.
Arisa Mori Сами того не понимая, клан охотников на ёкаев научил Арису слишком многому, чтобы молоденькая рыжая лисичка не обернулась не по годам опасным хищником. Принятые ими решения и, в итоге, смерть — стали началом ее пути. Их жизненные силы и кровь — рекой, что невозможно перейти дважды (да и стоит ли?). А привычки, житейские хитрости и уклады, которые изучала месяцами, выслеживая одного за другим как добычу, научили выживать не только как кицуне, но и более...по-человечески.
Наверх
Вниз

HP: Unfettered

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » HP: Unfettered » маховик времени » завещаю стене стук шагов посреди тишины


завещаю стене стук шагов посреди тишины

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

завещаю стене стук шагов посреди тишины
Edmon Grosso и Miroslava Shchukina

https://i.imgur.com/NAFwpQj.png
бродский - письма к стене

Москва, РСФСР, осень 1975-го года

- признайся, ты следишь за мной.


+3

2

Большие города — сколько он не был в них? В толпе заблудиться проще, чем в лесу. Пусть на людях можно оставлять засечки, как на деревьях, но это мало кто оценит. По сырым улицам ползают троллейбусы. Свет от их фар щупает темноту, словно осязаемый предмет. Их присутствие заставляет Эдмона поминутно оборачиваться, как будто за ним по пятам идет карикатурный предатель родины.

В Париже улицы глядели пожилыми мадам, уютно вздыхающими о былой молодости. В Москве улицы торчали шпилями высоток и зияли шумными проспектами. Днем было легче не выходить на улицы. Сейчас, ранним утром, когда солнце только выползло из-за крыш, дышалось легче. Эдмону не хотелось отходить от набережной, он послушно брел вдоль ее поворотов, пока не осознал себя у входа в Александровский сад.

После пяти лет езды из страны в страну Москва ощущалась булавкой. Она сидит в твоем рукаве, чтобы подсобрать длину, и это было бы полезно, не коли она руку от каждого случайного движения.

На самом деле, ни Эдмона, ни его наставника не должно было быть здесь — идя по следу, они застряли на границе, были вынуждены сделать запрос в Министерство Франции, потеряли неделю и, наконец, оказались в столице. С оговоркой на то, что их пребывание хотя и допустимо, но нежелательно, как нежелательны булавки в одежде. Говоря проще, весь мусор, который попадает в РСФСР, становится прерогативой РСФСР. Сейчас этим мусором оказался Кучера.

В Чехословакии Кучеру объявили в розыск год назад; за это время он успел пересечь пол-Европы и забрать жизни сразу нескольких маглов из разных стран. Сколько авроров имело ввиду Кучеру и до сих пор не покончило с ним — оставалось догадываться. Должно быть, в эти года он казался слишком малой проблемой, хотя его поступки имели определенную связь с той грязью, которая ползла по миру.

Мсье Легранд чувствовал себя в Москве еще хуже, дергался по пустякам и пил больше нужного для работы. Меньше всего он хотел быть здесь, на Востоке, и меньше всего он хотел дать Кучере фору. Если раньше Эдмон не задавал лишних вопросов, сейчас он и Легранд застряли на мертвой точке, где каждый тянул телегу на себя. В то время, как Кучера мог не пересечь границы РСФСР или давно покинуть ее, они торчали в Москве, Легранд — пил, Эдмон — лез на стену.

А самым странным здесь были стены Кремля. Среди асфальта и бетона, среди тумана и черных деревьев они зияли красным, как свежий рубец. Эдмон смотрел куда-то сквозь, в его голове странно саднили липкие мысли — а если старик убивается по жене, которая не присылает сову с полгода, а если он уйдет в запой, они застрянут на месяц и в их дверь постучится...

Эдмон разворачивается на каблуках, пробегает пустые дорожки взглядом, не видит ничего, кроме стаи поднявшихся в воздух мокрых птиц. В то время, как просыпается город и его серые люди спешат на серые рабочие места, он слоняется здесь, как подросток, который сбежал из дома, и пугается тишины. А «дома» ждет глупый старик, который теперь способен только заблудиться в двух ботинках и наверняка отправится в отставку в ближайшее возвращение в Париж. Вот так закончатся их пять лет на Востоке?

И вот что странно, если в Париже все лица кажутся незнакомыми, в Москве люди страшно похожи один на другого. Одинаковый нос картошкой у рабочего с водоканала и у торгаша с Арбата. Одинаковые пиджаки с острыми плечами на школьнице и на уставшей от прожитых лет мадам. А мучительнее всего отзывалась в мозгах одна мутная, как пьяные бредни Легранда, мысль — будто не раз и не два он встречает в переполненной столице одних и тех же людей.

Эдмон садится на мокрую скамейку, упирается локтями в колени, а лбом — в ладони. Слушает отдаленный скрип резины, хлопки птичьих крыльев и глухой стук шагов. Ему хочется сойти за алкоголика с больной головой, тем более что под рукой всегда был такой удачный пример. Неподалеку начинает скрести дворник, и каждый медленный «шурх» заставляет едва-едва вздрогнуть. Ночь он почти не спал то ли из-за злости, то ли от паранойи, и теперь и впрямь готов задремать на скамейке здесь и сейчас. Как бы сказали советы, неблагополучный гражданин?

Ему нужно только послать все к черту и уехать из этой страны, если бы не обязательства, если бы не долг, которого он, впрочем, уже не чувствовал, а чувствовал затхлый сырой запах упавших листьев и гнетущие взгляды словно откуда-то с башен Кремля, словно каждый камень хотел выдворить его прочь.

+2

3

[indent]Для Миры осень всегда была учебой. Она проводила самые красивые дни на планете под горой, не наблюдая, как сменяется листва и как меняют свою шкуру звери. А это было самым прекрасным в Муроме, поцелованным Окой.
[indent]И это ее четвертая осень в Москве, в общежитии на Ломоносовском, недалеко от Ленинских гор и штаб-квартиры МОРа. При желании можно быстро добраться до тренировочной деревни на западе. И она ездит на электричке, засыпает после трех ночных слежек и просыпается на пустом вокзале посреди пожелтевшего леса. Заведенный порядок, но почему-то кажущийся красивее именно осенью. Закрытый город, в который не ходят автобусы, как будто оживает. Если летом в нем царило детство, когда мастера разрешали своим подопечным побыть немного детьми на летних каникулах, то в сентябре на полигоны приходила юность: они одевались в форменные мантии, похожие на кафтаны, и могли сойти за студентов.
[indent]Оттого общество француза, порученного ей не так давно для наблюдение, можно назвать почти приятным знакомством. Он, как полагается, о ней ничего не знает, а она знает о нем все. Происходи все весной, это можно было бы назвать романом. Но весна в Москве уродлива: сначала из-под снега появляется все то, что горожане тщательно пытались забыть зимой, а потом майская жара прибивает тебя к проспекту на первомайской демонстрации. Поэтому французу ужасно везет попасть в город осенью. Насколько может повезти, если ты становишься интересом десятка любопытных глаз. Но если все пройдет гладко, то для всех них это будет лишь еще одна чужая поездка, которая ничего не значит.
[indent]Ее утром подменяет совсем городской воробей — до жути энергичный Матвей, на год младше Славы, но они хорошо сочетаются, когда сидят на одной ветке, — и она может спокойно вернуться в общежитие и отоспаться, пока соседки на сборах в Звездном городке. Ее красное оперение остается в волосах блеском утреннего солнца, ее серые крылья — простым плащом, серая спинка — водолазкой под самым подбородком. Но в Александровском саду так пусто, как бывает очень редко. После полудня люди набиваются на небольшом отрезке, чтобы показать детям смену караула, а потом один за одним подъезжают автобусы с туристами. Мира видит только лениво ползущих на ранние занятия студентов — обычное зрелище и для главного управления МОРа. Щукина чувствует себя причастной к их обычной, но недоступной для нее жизни, когда проходит мимо Итальянского грота и кивает шпилю. Память столетий отвечает ей тишиной — давно мертвые правители нашли свой покой и не имеют ничего против девушки, остановившейся покормить голубей крошками из карманов. Ее тоже редко-редко зимой пытаются кормить с рук, но чаще какой-нибудь ребенок запоминает ее стоянку, вешает рядом кормушку и оставляет сало и семечки. «Это может сорвать операцию», — говорил Олег, и Мира соглашалась, но краснела больше от внимания закутанных по самые глаза карапузов, нежели от недовольства горячо любимого мастера.
[indent]В обществе голубей и воробьев — Матвей мог бы спрятаться среди этих серых камушков, но он должен осмотреться перед тем, как снова засесть в засаду, так что скорее всего он летает так высоко, что его просто не заметить на фоне неба, — Слава доходит до ряда скамеек и дворника. Метла распугивает всех ее сопровождающих, и Щукина печально вздыхает. Дойти до метро и вернуться в обществе утренних рабочих, таких же одинаковых. Пройти по проспекту мимо похожих друг на друга домов. Найти свою, похожую на все остальные, комнату в блоке. Растолкать Свету, которая, как всегда, проспит электричку.
[indent]Слава поднимает взгляд на привычный, как и все вокруг, силуэт, готовая уже по-птичьи наклонить голову набок, как делала, когда садилась на чужой подоконник. Да, ее француз — одна из малоэтажек, за которой она присматривает, чтобы ничего с ней не случилось.
[indent]Стоп.
[indent]Совсем не осенний холод прошибает Щукину, и она во все глаза смотрит на мужчину, с которым никогда не должна была вот так видеться в обычной жизни. Точнее, она могла ходить за ним в толпе, быть незнакомкой на первом этаже Националя, попутчицей, прохожей, покупательницей, туристкой, но никогда не встречаться с ним взглядом.
[indent]«Черт».
[indent]«Черт. Черт. Черт».
[indent]Слава нервно поправляет волосы и отводит взгляда, пытаясь найти, за что зацепиться. Кажется, будто красные звезды из-за угла смеются над ней.

+3

4

И кто ты такой для этого города, чтобы оказаться на виду? Эдмон знал, как это должно быть, как водят носом по сырой земле министерские волкодавы, как затылок горит от чужих глаз. Да он и был ими, сотни раз был чужими глазами. А может, потому казался мучительно малым простор этой сонной аллеи. А может, потому он не мог удержать на руках расколотую мыслями голову. Оттого, что он сам знал, как все может быть. Оттого, что за углом он ждал встречи, но «никого со мной нет. Я один и — разбитое зеркало».

Он открыл глаза, как будто щурясь от яркого света, но утренний туман по-прежнему плавал вокруг деревьев вязкой кашей. Еще одна странная вещь про Россию — манная каша. Склизкий комок, который против своей природы никак не пролезет в горло. И сколько бы Эдмон не пытался проглотить свою жизнь здесь, что-то, мать его, вставало поперек. Но нужно было показать им, «тысячам биноклей на оси», что он хотя бы не из тех, кто спит в парках утром рабочего дня.

Внезапно для себя, он оказался не из тех, кто в это же время работает. Сколько бы Эдмон не смотрел на себя со стороны, все казалось ему вывернутым наизнанку, неправильным впечатлением, ошибкой. Только один вопрос оказался вне поле его зрения — нахрена он вообще об этом думает?

Не думал он и о том, что замерз, что зуб не попадал на зуб, что щетина давно переросла за рамки приличий. В первую очередь, потому что все это решалось парой взмахов палочкой. То есть, тем, чего он впервые в своей жизни начал опасаться. Еще никогда он не оказывался в настолько магловском месте.

Здесь люди наступали ему на ботинки, люди давили его плечом к плечу. Это было так же обычно, как ненормально. Ему казалось, что одно заклинание накроет его тенью как из-под огромного аэростата. И он кутался в колючее пальто, он осматривался вокруг, не зная, для чего, и тогда он увидел Ее.

Увидел, чтобы отвести взгляд. Да, в этой стране люди умело притупляли взор. Эдмон не мог позволить себе рассматривать Ее, он встал, отряхнул пальто, и только одно вернуло его назад — слово «калина», которое он услышал как будто на днях. Этот секундный образ, воспоминание о пучке красных ягод заставили его снова взглянуть на Нее в попытке ответить себе на секундную ассоциацию. Облезлый плакат фильма, бутылка с наливкой и где-то между ними — веснушки. Незнакомые слова, незнакомые улицы и это одно незнакомое лицо.

Но, вопреки всему, он позабыл и тень своего страха. Все в нем натянулось одной струной, невнятным желанием, которое мучает при встрече с маленькой птицей — протянуть руку и крепко сжать. Он коснулся палочки, висящей на петельке под пальто (так же неловко и грозно, как один известный топорик). Его не хватило ни на какое разумное действие, ни на одну мысль, ни тем более на план. Он только заставил себя сделать несколько суетливых шагов вдоль скамеек, как будто для отвода глаз, на самом деле — просто черт знает, зачем. Когда он снова взглянул в Ее лицо, он уже не помнил ни уроков этикета, ни самого себя. Вот уже сейчас, крепче сжав кулаки, он наконец узнает — а что?

Его походка кажется больной, он хочет сорваться и побежать, но делает усилие, от которого в каждом шаге кажется дрожь. Должно быть, он понимает — это не просто девушка, и все равно он почти что кидается на Нее в упор, он уже тянет холодную руку, чтобы схватить ее за запястье, как школьницу.

Девушка, как пройти к мавзолею? — сквозь зубы почти что шипит Эдмон, почему-то на слабом английском, впрочем, и от русского ему осталась только одна калина.

+3


Вы здесь » HP: Unfettered » маховик времени » завещаю стене стук шагов посреди тишины