У нее грустное лицо. Уголки глаз опущены книзу и уголки губ. Об этом нередко шептали голоса за ее спиной в юности и позже, когда она стала взрослой женщиной, в лицо не отваживались сказать, чтобы не обидеть, но Хельга в зеркальном отражении и сама это видела. Возможно это такой вариант анатомии лицевых мышц, которые она терпеливо и с невиданным упорством изучала во время учебы на целителя, возможно это оттого, что поводов грустить в жизни у нее было в разы больше, чем поводов к радости. Когда-то сам этот факт ее расстраивал, теперь же — играет ей на руку. Коллеги считают — она слишком тревожится за пациентов, пациенты видят исполненного сочувствием к ним целителя.
Хельга давно научилась показывать людям то, что они хотят видеть.
Всем, кроме самого важного, безнадежного ее пациента в палате двадцать три. Входя второй раз за время дежурства в затхлое помещение, она улыбается. Она запретила медсестрам и своим помощникам открывать окна в полутемном помещении, аргументировав это вредностью сквозняков и яркого солнечного света для пораженных глаз господина Краузе. Ему, несчастному, и без того немного осталось пребывать в этом мире, не стоит усугублять его состояние новыми напастями.
— Доброй ночи, ублюдок.
Аденауэр морщится от духоты и запаха гниющей плоти, закрывая за собой дверь в коридор. Свет от лампы на прикроватном столике тусклый, но Краузе не видит и его. Хельга вот уже две недели ежедневно закапывает в глаза пациенту неразведенную желчь броненосца и любуется шипением, исходящим из глазниц и судорогой боли, сводящей его неподвижное тело. Зрение его необратимо пострадало после попадания заклинания, но это не мешает целительнице развлекаться. Наготове в ее руке сильное зелье, которое она зальет в глотку Краузе, когда тот, в очередной раз от болевого шока решит устремиться навстречу к небытию.
Не сегодня, ублюдок, еще не сегодня, — Хельга еще не в полной мере насладилась воздаянием пациенту за все его прошлые подвиги. Волшебная палочка в ее ладони испускает слабое сияние, губы шепчут заклинания, окутывающие тело пациента, оплетающие его и прочными нитями привязывающие его душу к искалеченному телу.
Они, ее мучители, держали ее в похожем помещении, в темном, без единого луча света, со спёртым воздухом, без еды, порой без воды, когда, натешившись ее страданиями, забывали о ней. Хельга измученная жаждой радовалась этим дням или месяцам, во мраке она не могла уловить хода времени, когда ее оставляли в покое, до следующей пытки. Когда она совсем изнемогала, что даже не могла кричать, ее швыряли точно тряпичную куклу в ее комнату, где она набиралась сил, под присмотром домовика Аденауэров, перед следующей партией истязательств.
Среди них, ее мучителей, был и он — Мартин Краузе, попавший под отскочившее заклятие изрезавшее ему все лицо и шею, лишив возможности даже самостоятельно дышать. Ничего, Хельга будет дышать за него сколько потребуется. В ночь его поступления в госпиталь Аденауэр отработала уже полторы смены из-за нехватки свободных рук, но увидев знакомое, под кровавой маской, лицо не ушла домой, нет, она все свои оставшиеся силы положила на то, чтобы не дать ему умереть. Смерть от заклятия — слишком легкая, такой Краузе не заслуживал.
Хельга за эти недели успела продемонстрировать ему все то, что он заслуживал, медицинские заклинания, работающие наоборот пришлись невероятно кстати. Заклинание вправления переломов, к примеру, прекрасно работает в обе стороны, если не слишком усердствовать, то внешних следов оно не оставляет.
Какие кости мы еще не ломали на этой неделе? — думает Хельга, присаживаясь в кресло рядом с кроватью и рефлекторно поглаживая рубец на предплечье, оставленный ей годы назад господином Краузе, он в свое время переусердствовал так, что обе кости торчали наружу в окружении кровавого месива из порванной кожи и развороченных острыми отломками мышц.

Отредактировано Helga Adenauer (2021-02-04 01:14:27)

В кресле Аденауэр устраивается свободно спиной прислоняясь к спинке, руку с зажатой в пальцах волшебной палочкой кладет на подлокотник. Тянет время, ждет, предвкушает, наслаждается. Краузе знает, что сейчас начнется, теперь у него выработан условный рефлекс на ее голос, там в магическом банке обучают драконов охраняющих самые глубокие ячейки пропускать служащих и владельцев, вырабатывают у них рефлекс на определенный звук, за которым следует боль.
Много боли. Безмолвное вытянутое в струнку тело мужчины напряжено. Он уже ждет и пытается угадать откуда придут первые всполохи ослепляющего чувства.
Как ждала когда-то Хельга, зажмурившись, сжавшись в комок от страха, ждала и гадала, станут ли ее бить, или пытать заклинанием, или…
Она передергивает плечами от отвращения и посылает заклинание в бок мужчины. Он вздрагивает под хруст ломающихся ребер. Замирает, до краев заполненный напряжением и болью. Когда отломки острые разрывают плевру, в легкое впиваются зубатым краем, и ниже в печень.
Это несколько опасная игра, кровоснабжение обоих этих органов чрезвычайно мощное и можно не успеть спасти мужчину, тем более, когда он уже так ослаблен, но отказать себе в этом удовольствии Хельга не может. К тому же риск только подогревает у нее интерес к игре.
Сломав все двенадцать одно за одним, юная целительница принимается лечить, холодное светлое волшебство выкручивает отломки костей обратно, соединяя разломы, спаивая стенки пораненных сосудов и органов. И при этом ни капли обезболивающей магии, ни заклинания, ни зелья.
Жаль, что нельзя дать этому ублюдку накричаться в волю, он то ее криками наслаждался. Но в госпитале это невозможно, внимание привлечет и убить Краузе придется раньше, чем она планирует.
Боль и без того витает в воздухе, она впитывается в кожу молодой женщины, вдыхается с кислородом, наполняет ее преображаясь в мстительное удовлетворение, когда доходит до сердца.
Новое заклинание и новый хруст. На этот раз тазовые кости. И Хельга довольно долго ждет, позволяя большому количеству крови излиться в полость, там она в скором времени станет источником воспаления, которое само по себе не редкая причина смерти, ведь диагностировать его довольно тяжело. Затем за несколько мгновений до точки невозврата латает кости заклинанием. Со столика берет флакончик с кровевосполняющим зельем и заливает в глотку пациента.
Садится на постель к пациенту. За руку его берет, точно заботливая сестра, желая подбодрить. На деле, желая напугать его еще сильнее, подарив капельку надежды на скорое избавление и тут же ее отобрав.
Сильнее сжимает пальцы на цепях, которыми приковала она Краузе к жизни, к этой постели, к себе. Чувствует, они истончаются, слабеют и однажды оборвутся. Но из рук Хельга их не выпустит.
Голос за спиной заставляет вернуться из мира мучений в реальность. Самоуверенный голос, но обладатель его рыжий мальчишка-стажер. Фон Шеллендорф всего на год или на два ее младше, но судьба заставила Аденауэр слишком быстро повзрослеть, далеко позади оставить ровесников.
Она хочет спросить его, что он делает в отделении недугов от заклятий, почему ушел со своего этажа, почему своих пациентов оставил, но молчит. Даже не оборачивается. Вдыхает и вполоборота голову повернув, чтобы краем глаза ослепительно яркое пятно в дверном проеме увидеть, говорит одно лишь слово.
- Нет.

Хельга голову выше поднимает, подбородок, прежде чем обернуться к незваному на ее личную вечеринку гостю. Она долго смотрит сначала на мантию стажера, затем взгляд грустных глаз переводит лицо. Царапает, скребет эта физиономия рябая, эти волосы огненные сетчатку своей яркостью. Вроде и нет в нем ничего отталкивающего, может даже наоборот, что-то привлекательное есть, но смотреть на такого долго не хочется, чтобы это заметить.
Хельга, однако смотрит, он не оставляет ей выбора. Дверь за юношей закрыта, никто не увидит, что они здесь вдвоем, никто не увидит, что она сделает с ним, если рискнет помешать ей.
— Зачем труп тебе? — спрашивает, сухо, точно в жестяную банку сыпанули горсть песка. Вообще-то ей плевать зачем фон Шеллендорфу трупы, иначе она обратила бы внимание на то, что он вестником смерти выжидает у самых безнадёжных пациентов. Будто предчувствует скорый приход старухи с косой и заявляется понаблюдать за ее работой. У всех свои «предпочтения» и если Аденауэр может удовлетворить здесь свои, то могут и остальные, пока не начинают мешать друг другу. Негласный коллективный договор.
— Дотянет, — не соглашается девушка, - он еще много рассветов переживет, - она хотела сказать увидит, но нет, выжженные желчью броненосца глаза не увидят больше никогда. — Он сильный.
Был сильным, пока она слабыми тонкими своими руками не взялась за Краузе. Был сильным, когда истязал ее, смеялся захлебываясь в собственном удовольствии от ее мук, истязал снова.
Она не задает вопроса, должного по всем канонам сейчас прозвучать. Фон Шеллендорфу нечего ей дать, сколь громкой ни была бы его фамилия. Не даст он ей удовлетворения от праведной мести, тонкого, звонкого, хрустально чистого, точно предрассветный воздух январского утра.
Хельга отпускает из ладоней руку Краузе, почти физически ощущая испытанное им облегчение.
Это не на долго, ублюдок, с тобой мы еще не закончили.
Оборачивает корпусом к рыжему.
Всегда ли ты получаешь желаемое? — невысказанный вслух вопрос во взгляде ее читается, в вопросительно приподнятых бровях. Неужто в словах Йоля ей слышится угроза?
— Место действительно хорошее, — краешки губ изгибаются в усмешке. Вот теперь ей почти интересно, что он скажет дальше. - Да, твое место тебе тоже дорого, где еще собрано сразу столько волшебников, готовых вот-вот перейти последний рубеж, не так ли?
Не только у тебя есть глаза, чтобы видеть и разум, чтобы оценить увиденное, болезненный мальчик с Глассиаса. Хельга мало кого замечала в школе, особенно младших, слишком занята была тем, чтобы не бросаться в глаза самой, но вот этого ослепительно рыжего не заметить сложно, а уж когда он заболел неизвестной хворью и простыни с подушками кровью заливал то вовсе на короткое время стал объектом обсуждений. Пять минут славы.
Никто не ждал, что он вернется. Потом она выпустилась и забыла о нем, пока не увидела однажды в стенах мюнхенского госпиталя в стажерской мантии.
Аденауэр голову на бок склоняет. Самую малость, вид делая будто обдумывает предложение и придя к какому-то заключению волшебница отрицательно качает головой.
— Мера Йоль? Герр Краузе не утолил еще своей жажды… жизни. Мера его еще не полна. – Пауза звенит тишиной пока Хельга воздух в легкие набирает, пропитанный остатками , проблесками чужой боли.  — Мы Целители, Йоль фон Шеллендорф, нам за жизнь пациента надлежит бороться, а не решать, когда ему умирать.
Ей не нравится, что он понял. Понял он и другие смогут, Хельге где-то неосторожность проявила.
— Я все силы положу на то, чтобы удержать его, - говорит девушка, вставая с постели и навстречу Йолю выступает, преграждая ему пусть к ее пациенту. А затем снова столкнуть.
— Ты можешь прийти, когда я закончу, когда все варианты лечения будут испробованы, - последнее она говорит уже для обоих мужчин в комнате, не только для стажера. – Тогда заберешь.

Отредактировано Helga Adenauer (2021-02-04 01:16:14)

— Как память, — шелестит голос Аденауэр, повторяя слова юноши. Ему нужна память Краузе? Хельга внутренне содрогается от этой мысли, там, в измученном разуме ублюдка много всего хранится такого, что сама она хотела бы забыть. Много боли, мучений, стонов и захлебывающихся криков. Ее боли и, наверное, других женщин, которых Краузе счел подходящими для себя жертвами, беспомощными и слабыми. Хельга была такой, теперь нет. Теперь у нее множество знаний и умений, благодаря которым она сама — воплощение боли для других. Для Краузе в первую очередь, ведь последние две недели именно он был смыслом ее жизни. Месть ему. Все то что сделала с ним Аденауэр и близко еще не выровняло чашу весов с тем, что сделал он.
Поэтому Хельга не даст ему уйти раньше времени. Смерть его длит уже четырнадцать дней и не намерена на этом останавливаться. Пока не уравновесит эти чаши.
Она вздыхает и улыбается, едва изогнув кверху краешки губ. Вера. Нет, не она, настойчивость — вот правильное слово. А фон Шеллендорф все убедить ее пытается, что она не права, что слишком самоуверенна.
Хельга вопросительно приподнимает брови до того, как вопрос свой задать.
— Ты, верно, лучше меня знаешь на что мне хватит сил, а на что нет?
Не нравится ей это ощущение, рыжий нависает над ней. Загоняет ее на доли секунды во время, когда она была маленькой и слабой, когда была жертвой, но она стряхивает с себя это ощущение. Он выше нее, и только, по силе волшебники могут быть равны, а может Хельга и сильнее, беспринципнее, во всяком случае, — точно. Палочка в ее белых пальцах, держится легко, точно не инструмент причинения страданий, коим был только что, а скажем, смычок или кисть. Аденауэр нравится это сравнение, то что делает она тоже в некотором роде искусство. В очень узком смысле этого слова.
Вздох облегчения за ее спиной обрывает ее собственный. Шепот Йоля точно заключительные ноты симфонии, что она исполняла все эти дни, обрушивает на нее невыносимую, болезненную тишину.
Отворачивается, палочку приставив к груди Краузе. Про фон Шеллендорфа она не забыла, но с ним разберется еще, успеет, главное Краузе вернуть. Ладонь узкую и хрупкую, но сильную кладет на грудь ублюдка. Трепещет в последних агональных попытках уцепиться за жизнь сердечная мышца. Губы волшебницы беззвучно произносят заклинания, те срываются голубым светом с кончика палочки и проникают в тело Краузе, сердце его обволакивают, цепями его оковывают новыми, другой конец которых в ее руке. Снова и снова.
Под пальцами Хельги сердце замирает почти на целую минуту. Замирает и сама Хельга. Затем сильный толчок с внутренней стороны реберной клетки возвещает ей — усилия ее увенчаны успехом. Не выказывает она внешне ни радости своей исступленной, ни беспокойства. Холодная и ровная будто вода под ледяной коркой зимнего озера она обращает свое внимание на инородное в комнате — гостя из отделения волшебных вирусов.
— Убедился?
Почти целую минуту Краузе был мертв, но Аденауэр его вернула. Снова.
Однако минута — слишком долго, вначале это был вопрос лишь нескольких секунд, затем десятков секунд. В своем путешествии по ту сторону, не подконтрольном Хельге, Краузе вскоре действительно может пересечь черту, нить оборвать, которой волшебница привязала его к себе и жизни.
Она снова долго молчит, глядя на Йоля. Возможно, ей надо смириться и признать — в его словах есть смысл, который она отрицала, ослепшая в ненависти своей к лежащему на постели полутрупу. Возможно, ей стоит устроить грандиозный финал для Краузе, апофеоз его пребывания на больничной койки и его жалкой тараканьей жизни в целом.
Чем дальше с каждым разом Краузе будет уходить, тем меньше его останется здесь, с нею. Что там говорил рыжий про баклажан на костре? Костер? Кажется, Хельга уже придумала.
— У меня есть одна мысль, - говорит она тихо, сменив гнев на милость. Следом и голос сменился с сыпучего и шершавого на плавный, водный, гладкий подобно текучему шелку. Для мысли ее ей требуется помощник, самой ей не справиться, не вытащить Краузе из больничных стен. И помощник явился к ней сам. — Но она невыполнима в здешних условиях. Поможешь мне вытащить его из госпиталя так, чтобы комар носа не подточил, и я отдам тебе его смерть. Или память о ней. Идет?
Она перекладывает палочку в левую руку, а правую протягивает рыжему для рукопожатия, скрепляющего сделку.

Отредактировано Helga Adenauer (2021-02-04 01:17:26)

Хельга вздыхает. Точно целитель-стажер снова что-то несуразное говорит. Она если не убеждена, то в шаге от убеждения в правоте его слов, но признавать не желает. Не то что юнцу из отделения магических вирусов, но и самой себе.
— Обречен он был с самого поступления в госпиталь, — шелестит она. Судьба так распорядилась, что Краузе именно в ее смену попал в больницу, этим она ставила большую жирную точку на жалкой его жизни. Но попади он в подопечные к кому-нибудь другому из ее коллег, Хельга все равно нашла бы способ до него добраться. Слишком много ненависти, ярости в ней гнездилось, им не хватало места в тонком ее теле, и выход был лишь один — в мести, в боли. Причинив ее Краузе целый океан, Хельга целый день потом могла дышать свободно, до новой встречи со своим пациентом.
Аденауэр задерживается взглядом на нечаянном своем соучастнике, на рыжем пятне ослепительном в своей яркости. Слишком легко согласился на ее условия. Так нужна ему смерть незнакомого пациента?
В любом случае брать в помощники столь приметного юношу не слишком удачная идея. Отступать, однако, поздно, ее ладонь уже в его прохладной руке, украшенной рябью карамельных, в тусклом освещении палаты, веснушек.
— Вернем, — пожимает плечами Аденауэр, — запакуем и сдадим в морг. Вскрывать его не станут, и так известна причина смерти, а хоронить в открытом гробу вот это… сомневаюсь, что здесь помогут какие-либо маскирующие чары.
Хельга распрямляет спину, а это оказывается приятно, обсуждать вскрытие трупа и похороны человека, который все это слышит. Дополнительный бонус к истязаниям. Дополнительные капли в чашу справедливости.
Краузе придя в себя, застает часть разговора целителей.
Предложение Йоля приводит ее в недоумение.
Неопытность в качестве целителя фон Шеллендорфа на ее взгляд просвечивает. Масса академических знаний и неумение приложить их в реальной жизни. Хельге хочется закатить глаза, но это значило бы проявить эмоции. Она, примерившая на себя облик Снежной Королевы много лет назад, ни за что с ним не расстанется. Так проще ей, так непонятнее для окружающих, а Хельга никому не собирается облегчать жизнь.
— Ты сам только что говорил, что Краузе вот-вот сдохнет, — замечает девушка, она собирает каштановые волосы в пучок, чтобы не мешались во время похищения пациента. — Так с чего решил, что он перенесет трансфигурацию? Я то могу, если тебе улыбается, после всего, достать из кармана дохлую черепаху, птицу или лягушку. Вряд ли у кого-то из этих тварей достаточно мозгов чтобы свою смерть запомнить, — она выделяет последнее слово. Волшебная палочка девушки, нацеленная на грудь Краузе, испускает несколько серебристых вспышек, усиливая чары, которыми она заставляет тело своего врага функционировать. Кастует почти безотчетно, придумывая как им вытащить Краузе незаметно для служащих госпиталя.
— Дезилюминационные чары, заклинание левитации и человек, который будет отвлекать охрану, пока я буду вытаскивать эту тушу через проходную. – Многозначительный взгляд на рыжего, поясняющий, кто будет человеком отвлекающим охрану.
Аденауэр накладывает перечисленные ею заклятия на Краузе, прислушиваясь к воодушевленной болтовне Йоля.
Понравилось умирать?
Память ее отлистывает страницы жизни назад, воскрешая воспоминания из больничного крыла в Дурмстранге, где она залечивала раны после занятий по боевой магии. Хельга на них не щадила никого и в первую очередь себя саму, поэтому с завидной регулярностью там объявлялась. В один из таких визитов она поняла, что ей следует стать целителем, ведь исцелять переломы и раны зачастую не менее болезненно, чем их наносить, а иногда и более.
Фон Шеллендорф в больничном крыле провалялся долго, но его держали в отдельном помещении. Куда других студентов не пускали, во избежание распространения инфекции, но Хельга по недосмотру целителей умудрилась заглянуть.
Память показывает ей изображение кровавых простыней, белого тщедушного тела под ними, и разводы алого на лице, вокруг губ и носа. Тогда медные его волосы были спутанными и тусклыми, точно на старой выцветшей фотографии, а веснушки серыми кратерами казались на бескровном лице и сморщенных от обезвоживания руках.
По всем канонам он должен был умереть.
Что ж, видимо и умер.
— Готов?
Хельга поводит головой, вдыхает, прежде чем Йоль раскрывает дверь в коридор, такой же слабо освещенный, чтобы не тревожить пациентов. Лестницы, коридоры, снова лестницы. Пришлось несколько раз задержаться, чтобы пропустить спешащих куда-то целителей и сестер. Но своего они добились, только на первом этаже, у выхода оставалось преодолеть последнюю преграду на пути к феерической по уровню боли кончине господина Краузе.

Вонь стоит адская. Что даже на фарфоровом лице Хельги умеющий человек мог бы прочитать эмоции: отвращение и брезгливость. Она дожидается пока мерзким дымом затягивает часть помещения и неслышно проходит мимо Йоля и двух толстопузых охранников в темно-зеленой форме. Палочка нацелена на неясно различимый сверток в нескольких сантиметрах перед ней.
Пока фон Шеллендорф изображал из себя клоуна, Хельга беспрепятственно покинула узкий коридор и холл госпиталя. Прохладная ноябрьская ночь встречает ее запахом мороза, свежестью. И отсутствием вони от сигары рыжего. Молодая целительница плотнее запахивает свой халат. Холодно. Но не так как Краузе в одной больничной пижаме, чьи открытые раны и истерзанную кожу сейчас лижет шершавым языком мороз.
Выбравшись на волю, Хельга на минуту задумывается о том, чтобы бросить Йоля. Уйти одной с Краузе под наложенным на него чарами левитации и воплотить задуманное в одиночестве. Аденауэр самодостаточна, она индивидуалистка, из тех, кто четко отделяет своих от чужих, кто видом своим как бы говорит: смотри, но не подходи ближе и не трогай.
Зачем ей делиться своим скромным удовольствием убийства обидчика с кем-то. Сдать ее Йоль не сможет, иначе придется осветить и свое участие в этом спектакле, а оба охранника Шеллендорфа знали прекрасно, по фамилии его называли.
Хельга останавливается чуть в отдалении, в тени козырька, около служебного входа с узкой невысокой дверью. Через нее в морг доставляли тела тех, кто успел отправиться в мир иной раньше, прежде чем его доставили в клинику.
Он называет ее «сестричка». Хельга безотчетно сжимает зубы, так, что резче обрисовались скулы. Еще больше утверждаясь в идее бросить Йоля.
Сестрой она была тому, кто измывался над ней вместе с Краузе.
Воспоминания об одном человеке накладываются на воспоминания о другом, что сейчас полностью обессилен, безволен, в ее руках, кому она из-за своей непомерной злости, белой слепящей ярости, даже умереть не позволяет. Хельга крепко сжимает волшебную палочку. Что ей в рябом мальчишке? Он даже если захочет ей что-то сделать — не получится. Они не одного поля ягоды, хоть общее в них есть — большинство жизненных событий, людей, историй соскальзывают с них, не задевая. Точно гладкой коркой льда покрыты, скользкие.
По-разному. Она холодная. В нем есть еще что-то… теплится. Может быть найдется тот, кто в нем это разожжет или, наоборот, загасит, как загасили в Хельге ее брат и его приятели, вроде Краузе.
На ладони остаются следы от аккуратных полукружий ногтей, когда Аденауэр сжимает кулаки. Рассматривает их в тусклом свете уличного фонаря.
Ладонь, которая побывала в руке Йоля фон Шеллендорфа. Они договорились. Обменялись рукопожатием.
— Я здесь, — спустя минуту шепчет Хельга, привлекая внимание рыжего. Сделает вид будто хотела убедиться, что за ним никто не выйдет на улицу, если он спросит. Но он не спросит.
— Перехвати левитационные чары, — шепчет, когда парень подходит ближе. Освободившись от заклинания, она набрасывает на двоих согревающие чары, на себя и стажера, а затем ступает вдоль здания, не выходя из его тени к выходу. Высоким кованным воротам, ограничивающим территорию госпиталя, но выходят они не в них, чуть дальше будет калитка, за ветвями терновых кустов уже сиротливо облетевших.
Больница, как и положено, находится рядом с природными насаждениями. Одни назовут это парком, другие лесом, но суть одна — много деревьев, вид которых помогает выздоравливающим. Там их окружает мрак, окутывая черным шелком и безопасностью.
— Насколько хорошо ты знаешь прилегающие к госпиталю территории? — спрашивает уже громче, но не нарушает окружающей атмосферы таинственности. — По ту сторону парка заброшенное здание бывшей фабрики, по ее поводу уже лет тридцать судятся два семейства, а она все стоит и ветшает.

Она отвечает взглядом, стеклянно-прозрачным, безразличным. Ушел бы — скатертью дорога. Хельга может сделать все сама, она с удовольствием сделала бы все сама и все удовлетворение от свершенного юной целительницей акта возмездия впитала бы в себя, в кожу, в поры, в ткани: в мышцы, кости, органы — она пропиталась бы им насквозь, обновленная точно после ванны из крови девственниц, вышла бы навстречу миру. И не было бы нужды делиться с рыжим.
Они договорились, и Аденауэр не может нарушить данное ею слово, зато охотно позволила бы его нарушить стажеру. Он при этом даже не упал бы в ее глазах. Собственно, лишь потому, что в них он и не поднимался. Просто исчез бы, как картинка на перевернутой странице. Ходил бы по коридорам клиники неуместным, ослепительным до боли, ярким пятном, в компании других стажеров и ординатора, обедал бы в кафе, заполнял бы медицинскую документацию у стойки медиведьм. Стал бы одним из сотен коллег госпиталя, кто ежедневно трудится рядом с Хельгой. Рядом, но не дотянуться, будто она от остальных толстым слоем стекла отгорожена.
А теперь эта перепалка в палате, эта прогулка под ноябрьским ночным небом точно крючьями нестерпимо рыжего цвета вцепляются в ее чистую белизну. Хельга поводит плечами, не от холода, а, как если бы хотела что-то с них стряхнуть. Люди на судьбах оставляют след, поэтому она людей не подпускает. Хватит с нее следов, годы ушли, чтобы избавиться от прошлых, и спрятать те, которые никак не стираются даже местью. Спрятать те, что появляются от людей, кто близок сейчас, слишком близок, до брезгливости, до тошноты.
Она задумывается на несколько мгновений о том, кто ждет ее дома, освободившись от ноши и чар левитации, может себе позволить, но Йоль своими лесами ее возвращает. Ей не интересно, она оценивает, сколько стоит информация о так удобно расположенном здании заброшенной фабрики и не зря ли она делится ею со стажером. Другого места для ее плана к сожалению, не найти.
Крика-то будет.
— Не далеко, — свежевыпавшим сухим снегом хрустит ее голос. С сомнением она смотрит на тело в больничной пижаме, к которому так и льнет ноябрьскийх холод. — Ничего, пусть взбодрится напоследок. — Добавляет Аденауэр. Если они решили закончить путь господина Краузе на этой земле, небольшое переохлаждение ему не повредит. Особенно перед тем, что ждет впереди.
Хельга глубоко вдыхает морозный воздух. Он приятно царапает гортань и легкие, наполняет ее предвкушением.
— Если тебе не противно прикасаться к этому — неси. – Хельга пожимает плечами.
Они идут сквозь лес. Хельга чуть впереди, Шеллендорф и его ноша за ней. Женщина двигается плавно, но уверенно, поворачивает на нужную тропинку, не сбавляя размеренного темпа шага. Выходит, к высокой ограде. Изящный, точно приветственный взмах саблей в клубе фехтования, жест открывает невидимый сперва проход на территорию. Земля между ветхими зданиями усыпана обломками чего-то неразличимого в темноте, там же проросли деревья и кустарники, их Аденауэр обходит. Она услугами этого места пользуется порой в целях, о которых юному будущему целителю лучше не знать, для его же безопасности.
— Клади туда, — новый жест, направляющий в темноту. Там длинный, размером с сам цех, металлический стол, но Шеллендорфу его не видно, пока целительница не зажигает свет на кончике своей волшебной палочки. Здесь под защитой стен красного кирпича уже можно, здесь они себя не выдадут.
С кончика ее палочки срывается круг света, почти прозрачного белого цвета, тонкого, ледяного, скатывающегося к голубому, как цвет только что народившихся звезд.
— Здесь когда-то изготавливали кирпичи, -  рассказывает Хельга направляясь в сторону от спутника, уверенная, однако, он пойдет за ней, — здесь есть отличнейшие печи, которые подойдут для нашей цели.
Очередной взмах и в одной из печей вспыхивает пламя. Такое же острое, жаркое, до льдистости, и голодное как свет от ее палочки. Она шлет в жерло еще заклинание и еще, усиливая огонь. Нет, Краузе быстрая смерть в огне не грозит, но до начала конца печь следует нагреть, иначе какое веселье, измученный до крайности он может свариться как лягушка в кипятке, если нагревать постепенно.
— Как ты извлекаешь воспоминания? – не оборачиваясь к рыжему спрашивает Хельга. — В какой момент, нужен ли для этого физический контакт?
Свои действия им заранее нужно согласовать, если каждый хочет получить свое.

Отредактировано Helga Adenauer (2021-02-04 01:19:19)

- Вроде того, - задумчиво отвечает Хельга, всматриваясь в жаркое, жадно потрескивающее пламя в печи. Отправить Краузе в огонь – перспектива очень заманчивая, но тело повредится настолько, что вернуть его в госпиталь в более или менее приличном виде не удастся. Да и смерть на вкус Хельги наступит слишком быстро. Она столько недель удерживала его на краю, обмотав невидимую цепь вокруг своих хрупких запястий, не для того, чтобы позволить мерзавцу соскочить в пропасть небытия так непозволительно скоро.
Она добавляет одно за другим еще несколько заклинаний, разжигая пламя в печи все сильнее, так что стенки ее пышут жаром. Раскаляются до той степени, что становятся почти прозрачными. Багрово-прозрачными, и становится видно, как  тени пляшут в огне свой погребальный танец. Жадные, предвкушающие бездну боли страданий и смерть.
Языки пламени лижут верхнюю часть печи, вырываются из голодной ее пасти.
Хельга манящими чарами привлекает к себе перевернутый металлический стол и несколько деревянных ящиков, складывая один на другой, наподобие лестницы. Подобрав подол платья, волшебница поднимается по этой импровизированной лестнице, так чтобы видеть крышу печи.
Жестом тонкой руки приглашает к себе рыжего стажера, здесь обоим места хватит с лихвой.
Чары левитации, повинуясь воле Аденауэр перемещают тело Краузе на раскаленную крышу печи для обжига кирпичей. За несколько сантиметров от поверхности пленник начинает двигаться, стараясь не допустить контакта. Но где там, он скованный собственным бессильным, переломанным десятки раз в разных местах телом, беспомощен точно младенец.
Но стоит ему коснуться раскаленной крыши, как просторный зал заполняет вопль. Громкий, на какой, Хельга уже и не думала что он способен.
Аденауэр переводит взгляд на Йоля, приподняв бровь, безмолвно спрашивая, сохранится ли воспоминание о такой смерти. Тут же отворачивается к Краузе, она ни секунды не желает пропустить из представления. Улыбка  ломает прямую линию ее сжатых губ.
- Это скорее яичница, - признает она. Слыша среди воплей будущего трупа и рева пламени как лопается кожа, покрывающаяся пузырями, которые тут же разрываются на глазах, как плавятся ткани, как вскипает кровь и жировая ткань расплавившись, вытекает на раскаленную докрасна поверхность весело шкварча.
Здесь Краузе не отравится дымом раньше времени, успеет прочувствовать на себе жаркие объятия приближающейся гибели и то, как все нервные окончания, что еще остались в его теле, сойдут с ума от боли, прежде чем прогореть и перестать чувствовать хоть что-нибудь.
В какой-то момент Хельг отмечает, что сердце Краузе начинает сдаваться, урежает свой бешеный ритм, бьется неровно. Она посылает еще заклятие и еще, новым витком обматывая невидимую цепь, держащую его здесь, вокруг запястья.
Еще рано, - думает. Она, Хельга, еще не готова.
Пламя отбрасывает тени на ее лицо, расцвечивая оранжевым и черным, подменяя привычную фарфоровую белизну. На Шеллендорфа она не смотрит, он возьмет свою часть надвигающейся смерти, когда настанет час. Но нынешнее представление только дня нее. Молодой целитель здесь гость, она хозяйка.
Крики Краузе постепенно стихают. Зал заполняет смрадный запах горящей плоти и новые чары Хельги уже не в силах удержать его здесь. Мужчина обессилел окончательно, каждая клетка его тела беззвучно молит о смерти.
- Можешь забирать, - обращается она к Йолю, взмахом палочки, одним коротким резким движением погасив огонь. Вымораживая стенки печи льдом. От перепада температуры они трескаются, готовые провалиться. – Защитные чары не забудь. – Говорит, не глядя на него, не может оторвать взгляда от Краузе, ловя каждый судорожный, агональный вздох. До тех пор, пока не наступает последний, и женщина теряет всякий интерес. Вот теперь она удовлетворена. Теперь она отомщена.