HP: Unfettered |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » HP: Unfettered » маховик времени » so close
so close
Анна и Ремус
Давай загадаем желание сбыться, встретиться, где-то столкнуться лбами, в списке попасть на одну страницу, к одной иконе прильнуть губами, давай почувствуем это «вместе», нутром, молекулой миокарда, давай случайно – в пролетах лестниц, на полке старенького плацкарта, на фотокарточке летних улиц из «полароида» иностранца; давай загадаем, чтоб нас вернули – и наконец-то начнем сбываться.
Лондон, осень 1984
последняя партия
Отредактировано Remus Lupin (2021-04-22 20:53:48)
- Шах,- белый король ежится, делается меньше, точно пытается укрыться от нацеленных на него копий за израненной пешкой и одиноким конем, лишившимся всадника. Он выглядит жалко и Анна поднимает взгляд на соперника, склонив голову на бок. Она бы не стала продлевать очевидную агонию, но нельзя сделать за другого выбор, в котором проявится его суть. Признать ли досрочно свое поражение или протянуть ещё два хода, в самоубийственную атаку бросив оставшиеся войска...Анна вертит в обнаженных пальцах левой руки узкое перо, записав ход, и безмолвно противостоит чужому выбору - чужому надрывному нежеланию умирать, ощущая смесь скуки и разочарования.
Ей никогда не нравились бессмысленные жертвы.
- Шах и мат,- удрученный соперник пожимает протянутую руку, укутанную в вуаль черной перчатки, благодарит за партию, отходит от стола. Анна стягивает перчатку с правой руки, борясь с безотчетным желанием вычистить ее волшебством от несуществующих кровавых пятен и прячет в карман тёмно-синего платья. Судья объявляет результат, вносит ее имя на матовую темно-серую доску мановением палочки и "миссис Гамп" в облачке серебристой пыли восходит ещё на ступеньку вверх по турнирной таблице. На этой ступеньке и ниже других женщин нет: те немногие, что принимали участие в турнире, давно растаяли в прохладном воздухе клубной гостиной прозрачным меловым следом. Бесследно.
- Замечательная партия, миссис Гамп. Рад, что вы вновь почтили нас своим присутствием. Почти наверняка ваш следующий соперник...
- Не стоит, мистер Забини,- она качает головой, обрывая его до того, как будет озвучено имя,- Люблю сюрпризы.
Любит сюрпризы, да, и потому с большей охотой представилась бы на турнире девичьей фамилией: родовое клеймо мужа вяжет рот, как ягоды бузины, сводит скулы в безотчетном желании перебить вкус глотком вина. Но едва ли кто-то из местных не в курсе ее замужества, а это значит, что подобная "шалость" вызовет неизбежное молчаливое неодобрение и скользкие слухи. Если чужое неодобрение не способно ее потревожить, то слухи - дьявольские силки, изрядно попортят ей жизнь. Впрочем, круги на воде, вызванные обрушением мрачного колосса "Темный Лорд" ещё не улеглись полностью и потому среди участников сегодня в достатке не только чистокровных, но и персонажей более вольных нравов. Может быть шалость бы и удалась, но. Нет.
Безупречная Анна хранит свою девичью фамилию в улыбке в уголках рта для случайных, ни к чему не обязывающих встреч, в хлестком росчерке подписи в письмах родным, в магической печати, запирающей ее личный сейф, в тонких линиях татуировки, оплетающей левую ключицу.
В воспоминаниях, где Шипофф - "та невыносимая русская", что "смотрит, будто ты слизь бундимуна, приставшая к каблуку ее туфли". У Шипофф без перчаток мёрзнут пальцы даже в неласковое английское лето, к зиме мантия изнутри на подкладке из меха, она лекции пишет непонятной для других кириллицей и всюду при себе носит коробку старых вытертых шахмат, доставшихся в подарок от прадеда. Ее шахматные фигуры приставляют ко лбу поверженного противника револьвер и спускают курок - дивное, странное зрелище, вызывавшее недоумение, растерянные смешки у одноклассников, покручивающих за спиной пальцами у виска.
Анне до сих пор неприятны чужие шахматные наборы и потому она неизменно затягивает правую руку в перчатку, чтобы не касаться их оголенной кожей. А ещё здесь откровенно прохладно, и пальцы, обнимающие ножку бокала, вновь начинают стынуть, и почему-то никому не приходит в голову подогреть вино прежде, чем подавать его гостям. Осень швыряет в безупречный фарфор лица Гамп ворох мокрых грязно-рыжих листьев, но не дотягивается - Анна прячется за тремя слоями равнодушного стекла и следит, как насмерть разбиваются о преграду дождевые капли. Ноябрь вот-вот мелькнёт в отражении на дне ее льдистых глаз.
За спиной - тихий рокот сдержанных аплодисментов, накатывающих, как прибой на стылый неуютный берег. Кто-то вновь победил, кто-то пал и есть особенная прелесть в апплодисментах, пожалуй. В настоящей войне он не звучат. Анна отрывается от созерцания улицы и, развернувшись на каблуках, идёт на звук, запивая терпким вином свою неприкаянную горечь. Полюбопытствовать, кто выпадет ей в соперники. Решить, стоит ли игра свеч и не лучше ли уйти прямо сейчас.
- Прямо сейчас - скользит палевой лентой в сознании, застилает взгляд, бьёт по лицу крыльями вспугнутых птиц, когда путь обрывается, сталкиваясь с непреодолимой преградой, прошлым, вывернувшим в задумчивости из-за угла. Так случайно и неброско, что она едва не упускает его, пропускает на три шага мимо себя прежде, чем замершее сердце даст о себе знать. Обернувшись, она понимает, что не осталась незамеченной и, быстрым шагом выбирая упущенное расстояние, читает по сухим губам беззвучное "ты".
Она, да. Но не сейчас, и не здесь. Та "она" прячется в сейф под магической печатью вместе с семейными шахматами, брошью-огневицей, зачарованной ветвью рябины и дневником в красном переплете.
Но теперь, пробуждаясь, вырывается на свободу и, ослепленная, предсказуемо мечется на просторе. Безупречная Анна не даёт ей, ослепнув, разбиться. Она точно знает, что сделает.
- Идём,- цепко обхватывает теплую шершавую ладонь пальцами, другой рукой накрывает плечо, точно это первое движение танца, а вовсе не дерзкое похищение из-под носа достопочтенной публики.
Публика пресыщена чужой жизнью, ее едва ли удивишь. Пусть любуется тем, как красиво блестят кровавые осколки разбившегося в падении об пол бокала. Хватит с них.
[nick]Anna Gamp[/nick][status]эндшпиль[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001b/03/35/16/622295.png[/icon][lz]<nm><a href="ссылка на анкету">Aннa Шипофф</a>, 26</nm><lz>всё несыгрaнное, нескaзaнное и невозможное. </lz>[/lz]
Время не лечит.
Время морозит, сковывая душу неподвижным мёртвым льдом — лёд не лекарство. Если душа твоя тепла, а руки даже летом мёрзнут — леденеть и больно и сложно, никак не выходит с собою с таким смириться, свыкнуться. Душа то и дело порывается оттаять, встрепенуться и стряхнуть с себя черепки-осколки, взмахнуть крыльями, вытянуться к небу. Солнечный луч, блик на воде, перья, лепестки, золотящиеся в осень листья — всё это касается глаз, ласково скользит в волосах, руки хватает нежными пальцами, но, едва посмеешь вдохнуть, вобрать, едва откроешь глаза пошире, как память подкинет.
Счастливое воспоминание.
Воспоминание, которое было счастливым. Пока рядом были те, чьи лица в нём отпечатаны.
Пока были живы.
Воспоминание, бывшее счастливым и вдруг сделавшееся мучительным и больным в одночасье. Жизнь его точно письмо, что швырнули в каминное пламя, где съёжилось оно, завернулось и осыпается пеплом. Наивны, смешны попытки его спасти, но он стоит, наблюдая за тем, как оборачивается оно в ничто, про себя повторяя заученные наизусть строки.
Для чего он всё ещё жив? Он не знает.
Точно всё ещё что-то ищет, точно есть какая-то нить, которую, если найти, выйдет соткать в подобие жизни. Что-то он ищет — но что? Оправдания для Сириуса? Возможности выжить для Питера? Способы как-то помочь Гарри, отданному на воспитание каким-то удручающим маглам, родственникам Лили?
Анну — не ищет, конечно. Что искать её, она за океаном и носит теперь другую фамилию, которую его сознание раз за разом выжимает за пределы памяти, не позволяя зацепиться и прорасти. Пиритс? Селвин? Гамп?
Как будто фамилия запятнает, замажет то особенное, что в ней вилось и щетинилось, спилит и зашлифует русские шипы, неизведанное, необъяснимое, будто засыпет пропасть, что отделяла её ото всех.
Через которую, он думал, ему удалось перекинуть шаткий мост.
Он думал, ему удалось.
Но давно перестал думать. Что привело его сюда? Не смятая ли на дне подсознания надежда увидеть её здесь?
Или хотя бы коснуться того, из чего он когда-то сплетал свой верёвочный мост над пропастью. Записываться в участники оказалось поздно, но он остался зрителем.
Это и есть то, чем он был, кем он был. Зрителем. Он оставался зрителем.
И на неё он смотрит как зритель сначала: безучастно, едва удивлённо, точно озадаченный сюжетным поворотом, которого не ожидал.
Хотя именно этого поворота он ожидал. За этим пришёл.
И теперь ни черта не знает, что с этим делать. Смотрит на неё зрителем сквозь невидимую преграду, вдруг освершенно отчётливо начинает бояться, что вот сейчас она опустит глаза, сделав вид, что не узнала его.
Или в самом деле его не узнает.
Глаза опустит, пройдёт мимо. И она проходит мимо — а он падает.
На самом деле стоит — но падает, камнем отвесно вниз. Беззвучно произносит «ты», видя, что она возвращается, слыша — как воздух свистит в ушах.
Чувствует — как смыкаются на ладони сильные длинные пальцы, как на плечо ложится другая рука. Как на том танцевальном вечере в Рождество. В тот единственный раз, когда они танцевали.
— Идём, — выдыхает Анна Шипофф и - падает вместе с ним.
Камнем отвесно вниз.
[lz]<nm><a href="https://explodingsnaps.mybb.ru/viewtopic.php?id=109#p8513">Ремус Люпин</a>, 24</nm><lz>падает в кроличью нору</lz>[/lz]
Отредактировано Remus Lupin (2021-06-04 10:15:16)
Пальцы сплетаются с пальцами, поспешно соскальзывает на талию теплая ладонь. Ещё не танец, но его предчувствие, его продолжение спустя пять долгих лет и ее "идём" звучит эхом давно отзвеневшего "позвольте пригласить на танец". За спиной у гриффиндорца - нарядный по случаю праздника Большой зал, извечная троица, блики свечей на кубках с тыквенным соком, громкий смех, рассыпающийся кубиками фигурного льда, любопытные взгляды, но руку она протягивает ему, а не тому, что у него за спиной. Что там творится ей, как обычно, не интересно.
Я приглашаю тебя на танец, на фантастический вальс...
Я приглашаю тебя за шахматный стол, идём, я покажу, ты не видел ещё таких шахмат. Фигурки кавалеров и дам по обе стороны в два ряда, они, сближаясь, кружат и кружат, повторяя фигуры давно забытого танца, пока выбывших галантно не проводят к краю доски. Так и быть, сегодня в победителях будешь ты.
Дедушка отливал, вытачивал, вырезал память о родине и боль от ее утраты из металла, дерева и кости; Анна вспоминает его и сквозь спираль беспросветной душной тьмы с острыми искрами звёзд направляет их общее с Ремусом падение отвесно вниз.
Взметывается вверх и медленно опадает потревоженный их появлением дымчатый тюль у окна. Под ногами поскрипывает вытертый паркет, не прикрытый, как прежде, коврами. В сонной тишине мерно тикают ходики старинных часов - чары недвижимости не позволили увезти их, когда дедушка спешно отбыл во Францию. Зашторенные окна и дождь превращают сумрачный день в поздний вечер. Общее чуть сбитое дыхание звучит в тишине оглушительно. Анна не выпускает руки, не отнимает ладони от плеча, не поднимает взгляда - продолжает движение по кругу на счёт раз-два-три. Ей только удалось отогреть пальцы, а в оставленном доме по-осеннему стыло. Ещё две дюжины ударов сердца иллюзия их танца выдержит, больше - едва ли.
- В камине всегда оставляли сухие дрова. Разожги огонь, зябко.
Она, отступая, медленно обходит знакомую с детства гостиную. Когда-то здесь нельзя было бегать и играть в шумные игры, только чинно пить чай из парадных чашек, слушать вечерами, как читает вслух тетя Ксения и петь под аккомпанемент черного рояля. В гостиной собирался цвет давно минувшего и настоящего - равно чуждый юной Шипофф, которую украшения дам занимали больше, чем их обладательницы со своими кавалерами.
Анна стягивает пыльные чехлы с оставленной за ненадобностью мебели, смахивает пыль с рамок выцветших колдографий, перебирает сухоцветы в высокой вазе. Крышка старого бюро поддается со скрипом, отходит в сторону фальшивая стенка, и в неверном пляшущем свете камина фигурные бутылки приветствуют появление внучки Шипофф разноцветными бликами.
Можжевельник и брусника.
- Ты приходил играть или смотреть? - интересуется вскользь, разливая ароматный напиток по строгим бокалам. Привычка говорить негромко позволяет не тревожить тишину. Полушепот, шаги навстречу, потрескивающее пламя за каминной решеткой - дом спит, незваные гости его не разбудят, новые воспоминания не встрепенутся, чтобы запорошить пылью глаза. Ее и те, что напротив.
Ей не страшно на него смотреть, но страшно разбудить и его тоже. Самой проснуться будет некстати и Анна вкладывает бокал в ладонь Ремуса и отпивает из своего щедрый глоток.
- Едва ли ты нашел бы там противника по себе.[nick]Anna Gamp[/nick][status]эндшпиль[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001b/03/35/16/622295.png[/icon][lz]<nm><a href="ссылка на анкету">Aннa Шипофф</a>, 26</nm><lz>всё несыгрaнное, нескaзaнное и невозможное. </lz>[/lz]
Отредактировано Elenis Flaherty (2021-06-09 21:02:02)
Здесь идет дождь.
Там он тоже шёл, но здесь тишина, сумрак, уединение делают его ближе. По этому, необъяснимому, но отчетливому ощущению Ремус понимает, что они больше не в городе. Город отодвигает дождь, заглушает его голос. В городе, даже если идёшь по улице под дождём, если капли падают тебе на голову и плащ насквозь промок, даже тогда дождь — где-то не рядом. Но вне города он подкрадывается так близко, забирается под воротник, ерошит волосы на затылке, трогает руки.
Они больше не в городе, но не определить, как далеко. Здесь идёт дождь. В Лондоне тоже. Всю Англию могло накрыть сырым его покрывалом, это же осень.
Ещё одна осень.
Анна не отпускает его руки и продолжает движение. Верно, у них, русских, вальс растворен в крови, и она умеет направлять его, оставаясь ведомой, направлять, не поднимая глаз. Раз-два-три, раз-два-три. Здесь идёт дождь. Капли стучат по стеклам за дымчатой матовостью гардин в трехчастном ритме. Продолжают стучать, когда она останавливается.
[lz]<nm><a href="https://explodingsnaps.mybb.ru/viewtopic.php?id=109#p8513">Ремус Люпин</a>, 24</nm><lz>падает в кроличью нору</lz>[/lz]
Ремус опускает руки, не понимая, по-прежнему не понимая, что ему с этим делать. Не делать же вид, будто они снова в школе. Слишком много времени прошло. Слишком многое изменилось.
Но она — нет.
— В камине всегда оставляли сухие дрова. Разожги огонь, зябко.
Он подчиняется не сразу, точно не расслышал, наблюдает за тем, как Анна движется по укутанной сумраком и особенной, пыльной тишиной покинутого дома гостиной. Это её дом, должно быть. Дом, где она выросла.
Он никогда всерьёз не задумывался над тем, в каком доме она на самом деле росла. Воображая Анну в её естественной среде, он видел непременно царские хоромы, что-то книжное, незнакомое, что-то отчаянно и недостижимо русское. Она представлялась ему царевной, живущей в комнате под самой крышей, непременно резной, двускатной, деревянной. Или расписаной чудными красками, как русский собор на площади в Москве.
В этом доме тоже было что-то незнакомое. Безнадёжно незнакомое — такое, с чем познакомиться не сможешь, даже если проживёшь здесь десяток лет. Ты просто не часть этого. Ты чужой.
Ремус, вздрогнув, отворачивается к камину, когда Анна начинает стягивать чехлы с мебели: он смущен, будто это не мебель, не мёртвые предметы, будто кто-то раздевается перед ним, такой же смущенный, избегающий его взгляда.
Каминная полка пуста, тонкий слой пыли на белом мраморе совершенно не виден. Когда-то тут, должно быть, стояли колдографии, как это обычно бывает в домах, где есть камин. Жаль, что их больше нет.
Впрочем, наверное, все эти чужие русские лица лишь усилили бы его ощущение собственной неуместности.
Присев перед камином на корточки, он стряхивает на дрова горсть искр с кончика волшебной палочки. Этого в самом деле достаточно, чтобы разгорелся огонь.
— Его и без палочки можно было бы разжечь... — задумчиво произносит Ремус, не двигаясь, наблюдая, как пламя облизывает поленья, разгораясь ярче. Потрескивание их заглушает стук дождя, но не отодвигает: дождь все ещё здесь.
— Ты приходил играть или смотреть?
Обернувшись и поднявшись на ноги, Ремус видит, что колдографии в комнате всё же есть, — парочка стоит на высоком кофейном столике, ещё одна в утопленной полке над секретером.
В руках у Анны высокие строгие бокалы.
Тонкий, терпкий аромат можжевельника и какой-то северной ягоды просачивается в тихий букет запахов спящего дома. Цвет у напитка кроваво-красный, но и он приглушен этим сонным сумраком.
Вздумаешь здесь умереть, — вдруг некстати думается ему, — выйдет славно. Смерть здесь будет негромкой и почти незаметной.
— Смотреть, — отвечает он, — Я хотел увидеть...
Тебя, я надеялся увидеть там тебя. Но я не был к этому готов.
Бокал в его руке холоден и безучастен. Но он материален, не пытается исчезнуть, оказавшись в руке незваного англичанина.
— Едва ли ты нашел бы там противника по себе.
— Но ведь ты была там, — возражает он, вскидывая брови, — И я тебя нашёл.
Жидкость в бокале похожа на ликёр, негустой, вязко-терпкий, джин и сироп, горечь, сладость, тонкий вкус, оплетенный шипами крепости алкоголя.
Вы здесь » HP: Unfettered » маховик времени » so close
