Гвен начинает краснеть - краснеть умеет она восхитительно, так, что румянец нежно-малиновыми георгинами ложится на щёки, не расплывчатым пятном, а туманным росчерком. Краснеть, как и плакать, тоже нужно учиться - Мерерида краснеет отвратительно плохо, становится похожей на перезрелый помидор, на раздутую индюшку, и, сколько бы Гвен ни пыталась её тренировать, не выходит.
— Ты просто не хочешь стараться, — злится Гвен, и злится она тоже на удивление привлекательно. Мерерида никогда ей не говорит, что Гвен недостаточно старается в учёбе, но говорят другие; Гвен зло смеётся, что ей и не нужно. За неё напишут тест, сварят зелье, сварганят доклад. Всё, что ей остаётся делать - хлопать ресницами и восхитительно краснеть.
Сейчас краснеет она от того, что первым делом думает про геркулесову кашу (мама готовит такую с чёрной смородиной, крыжовником и каштановым мёдом). Даже этого она не знает. Говорят, из Дурмштранга выпускают не волшебников, образцовых солдат — так они во всём хороши, так образованы.
— Ну, — прячется Гвен за улыбкой, чувствуя щекотку неловкости, — не летать у тебя не получится. Значит, нельзя ни к морю, ни к облакам. Печальная выходит картина.
Твёрдое «ja» звучит скрипом колеса прялки и нитью железа. От резкого «ja» Рудольфа Бранда у Гвен сердце ухает вниз и кажется, что пахнет сырой землёй чёрного леса.
Он говорит на самом страшном языке на свете. Из такого языка прорастают чугунные розы с шипами карминовых слёз. Такой язык несёт вечный сон и каменный плач в королевство из горного хрусталя.
Почему Гвен кажется, что она когда-то знала этот язык лучше, чем Cymraeg.
— Надо же, — смеётся Гвен нарциссами, потому что только ими искренне смеётся рождённый на медовом острове, — Рудольф Бранд умеет шутить. Какое сенсационное открытие.
Лучше бы он дальше говорил.
♬ Blackmore's Night - The Messenger
Мир переворачивается: чайки кричат, купаясь на волнах, угри и скаты бьют плавниками по сливочным облакам. Море становится небом, и наоборот. Наклоняется хрупкий горизонт, и равновесие нарушается.
Гвен не может сдержать дрожи, у неё просто не получается. Её колотит и холодит. Её бросает в жар и горят пятки (но не от танцев). В голове — туман, в глазах — шторм, вокруг — зацветает вереск.
Если Рудольф Бранд и переживает, то лицо у него вылито из гладкой нибелунгской стали, пульс - чётче заколдованных часов, чей механизм никогда не пропускает удара.
Это больше, чем он. Больше, чем она. Могло бы быть больше, чем «они», но «их» нет, не существует и не может быть.
Она не осмеливается вырвать руку, отнять, залепить пощечину и обругать на том языке, который ему неведом. Не осмеливается даже выдохнуть, но прикрывает глаза и теряется — что будет, когда его холодные пальцы опустятся на поясницу не через тонкую ткань; что будет, когда закончатся пуговицы и она почувствует его запах на ключице; что будет, когда можно будет смять ржавое речное золото его волос; что будет, когда тишину нарушит робкое «fy ngharu, os gwelwch yn dda»; что будет, когда он станет ближе, чем дозволено, и она забудет, чтобы вспомнить о...
В любви, как и в танцах, тоже есть правила. В валлийском есть слова, которые нельзя произносить. Даже в мыслях.
Гвен вздрагивает, но наваждение не спадает — в грозовом небе в зрачках Рудольфа Бранда она видит неизлечимую решительность.
Она не хочет знать, что он решил.
Между ними меньше половины шага. Ей приходится приподняться на мысочках, чуть-чуть, совсем немного, чтобы оставить майский поцелуй на щеке из чёрного камня. Гвен целует самый краешек его губ, немного - совсем чуть-чуть - задевая жёсткую линию. Совсем невесомо.
Лучше бы она просто его поцеловала, как целовала их всех (Диртриха, Талли). Так было бы правильнее. Легче.
— Тогда пойдём, — Гвен сплетает их пальцы, но не сжимает ладонь — на то его право. Она тянет Руди за собой, к кипарисовым теням, где в танцах кружатся нежность, злость, ревность, радость, любовь, прощания, ложь и страхи.
У них впереди — троллев мост.
— Тролль золото не берёт, я разве не предупредила?
Танцевальная площадка на причале становится пристанью, уходящей в обрыв и песок. Мальчик в сдвинутой набекрень шапке зазывает всех посмотреть на удивительное зрелище, водного дракона — всё-таки его привезли! Только один вечер, волшебники и волшебницы, страшное чудище в цепях! В лоскутных шатрах продают ночные плащи, сумеречные, закатные, под кружевными навесами - карты фортуны, сны в разлив, сикль за флакон, панацеи.
— Мерлин, Гвен, какая встреча, а поздороваться со старой подругой?
— Мисс Морган, вы присоединитесь к нам вечером на прогулку по заливу?
— Воздушный поцелуй — и всё, что мне полагается? Ты обещала свидание! В четверг, помнишь? У ратуши!
— Гвен, ждём на приёме Видвидов, будет роскошно, без тебя - совсем не то!
— В пятницу веду тебя на хор банши, не забудь!
— Когда сходим в кафе-мороженое? Абиссинская луковица, хочу попробовать, ты на листовке — просто шик.
С ней здороваются, и Гвен отвечает приветливым кивком, улыбкой, но никогда не обращается по именам. С Руди тоже здороваются - сдержанно, плохо сдерживая интерес.
Мимо несутся стайки детей, и у каждого в руке — по пластмассовой палке, и на каждой крутятся по четыре лопасти, как колесо.
— Вот они, — хохочет Гвен васильками, — ветряные мельницы. Нам с братом и сестрой дарили не такие, настоящие, как игрушки. Но я говорила про них. Нам две понадобятся. Выбери?
Когда они доходят до поворота к висячему мосту через Менай, Гвен уже и не помнит, кто из них укрепляет хватку - так, что пальцы совсем не расплести.
Ей и не хочется.
Каменные пилоны проедены мхом и тонут в илистом проливе. Мост парит над водой, а за ним, на острове, холмы и горы лестницей выстраиваются к небесам, туда, где кружат золотые беркуты и сапсаны. Скрипят цепи. Их встречают дубовые доски, проложенные дёгтем и войлоком.
Они спускаются по крутой тропинке в грязи, по торчащим гнилым корням и изъеденным дождём торчащим камням-поганкам (всё ещё не расплетают руки, ни разу). Параллельно коридору из деревьев течёт прозрачный ручей.
Тролль сидит у деревянных ворот, выбитых из красного кирпича. Его глаза похожи на паровозные фары, а кривые зубы - на кроличьи рога. Кожа покрыта наростами короста, и он пахнет гнилыми яблоками. Головой упирается в самые своды моста - такой высокий, что, кажется, задевает верхушки голубых елей.
Тролль стар и нетороплив, долго принюхивается, вспоминает.
— Маленькая Гвен-до-лин, — обнажает он заросшую мшистой плесенью пасть, — под-снеж-ник.
Гвен машет ему рукой и протягивает ветряную мельницу, но тролль мотает головой - так долго, что заканчивает отсчитывать последние года кукушка.
— Сегодня — история. О боли и оди-но-чес-тве, но неразделённом и твоём.
Гвен в лице меняется — становится беззащитным ребёнком. У Руди, думается ей, даже жилка у виска не дёргается.
— Его не знаю. Пахнешь, — тролль чешет спутанные патлы, где вьют гнёзда тетерева, — пахнешь братом фенке. Тогда на-чи-най.
Гвен объясняет:
— Историю он не поймёт, но различит по запаху — правдивая она, стоящая, искренняя ли. Тролля по запаху не обмануть. Соврёшь — и он разозлится, а если нет, разрешит пройти. Он... как будто питается ими, понимаешь? Хотя даже не знает, о чём ему говорят.
Ветряная мельница в её руке начинает крутится — так, как крутится в вышине колесо и прядёт.
[icon]https://i.imgur.com/DI4Otec.gif[/icon][status]two hearts met breathlessly[/status][nick]Gwendolyn Morgan[/nick][lz]<nm><a href="https://explodingsnaps.mybb.ru/viewtopic.php?id=113#p8814">Гвендолин Морган</a>, 24</nm><lz>Капитан и охотница «Холихедских гарпий», рекламное лицо Лондона, валлийка из края северных холмов. <a href="https://explodingsnaps.mybb.ru/profile.php?id=35"><b>Рискнёшь</b></a> пригласить меня на танец?</lz>[/lz]
Отредактировано Gwendolyn Brand (2021-04-13 14:44:03)
