Ремус так улыбается, что Лили хочется до него дотронуться. От этой его улыбки веет таким домашним теплом и осторожной нежностью, что хочется упереться лбом в его плечо, закрыв глаза и забывая, что только что произошло вокруг, не помня, что говорила и делала. Но она лишь улыбается. Суета вокруг скрывает их от лишних глаз и кривотолков. Голоса внутри неслаженно галдят, потому Эванс едва ли может взять ситуацию под контроль сейчас.
— Другие просто не сомневаются в собственной правоте и знании, — она смотрит на Ремуса прямо, уже не улыбаясь. Он знал, о ком именно она говорит. Он знал, что она имеет ввиду, но потурать его этим было бы низко и неправильно, потому взгляд девушки тут же смягчился, — Не всем дано сомневаться, но, наверное, в том и дело. Истинное знание — оно где-то там, — в головах тех, кто сомневается. Оно рождается на свет с потугами и муками неверия.
Возможно, в этом и был какой-то особый, непонятный ей, Эванс, смысл. Система отбора по критерию мышления и справедливых суждений звучала логично, но чем больше она думала об этом, тем более запутанными казались ей алгоритмы, которые себе очертила. Ни в одном из сценариев такие как она и Люпин не должны были попасть под избранные критерии. Лили ощущала себя самозванцем, первоклашкой, получившим первую работу, но не умеющим по большей мере ничего. Не умея плавать, кто же лезет в воду?
Только никто этого не учел, как и не понял того, что Лили с Ремусом, стоя посреди этого беспорядка, будут ощущать себя не теми, кто руководит подавлением акции, а напротив — теми, кто путч готовил. И быть может он прав, откуда же им знать, как руководить этим живым хаосом — многоликим Янусом из голов, ног и рук, что рвались в разные стороны, круша все на своем пути, если с толпой детишек едва управлялись даже опытные волшебники. Если только этим чудовищем в принципе реально было управлять.
— Никто на самом деле не знает. Да? И Дамблдор... — Эванс не выдерживает, пырскает, опустив голову и почти касаясь лбом его гриффиндорского свитера. Такая близость роднит, разливается теплом от затылка по спине, наполняет едва заметным светом ее саму и все вокруг. Схожесть взглядов, смыслов и идей — ни с кем Лили еще не ощущала себя настолько спокойно и просто — будто Люпин обладал природным даром читать ее мысли, вселяя уверенность в каждом следующем шаге.
— Никто не знает, — шепчет Лили, заговорщицки улыбаясь, подхватывая эту воистину замечательную мысль. - И мы никому не скажем. Не будем рушить этот маленький секрет, — она поднимает голову, подмигивая новому другу. — Главное — не начать есть лимонные дольки на завтрак, обед и ужин, — жест кажется озорным и полным уверенности в собственных силах, что на деле — лишь бравада, обман зрения. И только потом, закусив губу, оглядываясь на то, как кухня медленно, но верно приходила в порядок под чарами второкурсников, она произносит одними губами:
— Мы же справимся, верно? — Лили страшно задавать этот вопрос, потому что иного варианту у них нет, и никогда не было. Потому что этим двоих хватает косых взглядов и без того, чтоб не совладать с младшими курсами. Лили хочется верить, и сейчас она верит. В то, что Ремус, такой осязаемый и теплый, будет рядом. Что они успеют предотвратить не один подобный инцидент, а МакГонагалл так ни о чем и не догадается. И хотя она прекрасно знает, что это совсем не так, что всегда будут промахи и неудачи, сейчас, в данный конкретный момент, Эванс неимоверно жаждится верить, что именно им и под силу совладать с младшими. Если она будет его голосом. Если он будет ее плечом.
- Подпись автора
