[indent] Берлин молчит, когда их вызывают на очередной вызов туда, где по свидетельствам очевидцев видели людей в серых масках. Молчит, когда пустой желудок делает кульбит после так нелюбимой Хелланн трансгрессии на место происшествия. Молчит, пока Боунс полушепотом доносит до всех их последовательность действий. Молчит. Не оглядывается по сторонам, не думает о лишнем, собирает в единый клубок в груди собственную боль, чтобы выплеснуть это всё мгновением позже в сорвавшееся с палочки заклинание. Она служитель закона, она не имеет права калечить и потому в последний момент с губ срывается не непростительное, а лишь оглушающее заклятие. Мир в одно мгновение взрывается десятками вспышек, словно где-то поблизости подожгли склад с магловскими фейерверками. Берлин следит лишь за тем, чтобы в цветном мареве не мелькнула зеленая вспышка. Зачем? Она и сама не знает. Остановить непростительное невозможно, отразить немыслимо. Берлин не признается даже себе в том, что способна принять удар на себя. Иначе её отправят в отставку. Или в Мунго в отделение душевно больных. Здоровые люди не ищут собственную смерть.

[indent] Сообщение об отступлении Хелланн игнорирует, её дуэль ни прервать, ни закончить, а танец заклинаний уже давно загнал её в гущу событий. Берлин усмехается, когда слышит, как Амелия довольно нецензурно излагает собственные мысли о том, что будет с норвежкой, если она не притащит свою задницу под купол, но игнорирует, сосредотачиваясь на собственном бое. Берлин почему-то не думает о том, что лишившись своих соперников, Пожиратели переключатся на ближайшего свободного противника. Ставшего единственным в очень короткий срок. Татуировка-оберег сгорает, принимая на себя удар заклинания, разрядом пробивая левую руку до самых кончиков пальцев. Берлин сбивается на вдохе, теряя концентрацию и упуская вязь заклинания, хотя быстро сориентировавшись вешает на себя щит, чтобы удержаться на ногах и успеть подумать хотя бы о том, какого цвета будет обивка её гроба. Одна против пятерых она вряд ли протянет чуть дольше, чем пару минут. Щитовые чары трещат разрядами от впивающихся заклинаний, Берлин успевает обездвижить ещё двоих перед тем, как тот рассыпается в мелкую пыль и ей в спину врезается сложное заклятие, болью растекшееся во вдруг ставшем неподвластном теле. Берлин ещё успевает заметить трансгрессировавшую к ней вплотную Боунс, на лице которой нет ни единой краски от беспокойства, а после проваливается в забытье. Боль никуда не уходит, лишь притупляется неспособностью её осознать.

[indent] Наверное, Амелия переносит её в больничное крыло и передает на руки колдомедикам. Наверное, у тех уходит много сил, чтобы вернуть её к жизни и отменить действие насланного проклятия. Но когда норвежка приходит в себя, первым и единственным её желанием становится желание покинуть эти стерильные стены. Берлин наспех глотает лекарства, что подает ей хмурящийся колдомедик, и тут же пытается подняться, на что получает ещё более грозный взгляд и заклинание в одно мгновение приковавшее её к кровати. — Вы не имеете права! — хрипит Хелланн, безуспешно пытаясь вывернуться из невидимых силков, устает, наверное, даже слишком быстро, а после мгновения передышки вдруг замечает, что каждую клеточку её тела заполняет одно лишь чувство. Боль. Она словно дерево, пустившее в ней корни и реагирующее на каждое движение, кажется, даже моргать мучительно, и потому блондинка закрывает глаза и пытается найти в своём теле хоть одно свободное от этого ужасного чувства место. Колдомедик бессильно вздыхает и позволяет пациентке погрузиться в волшебное ничто одним заклинанием. Всё что творится вне сознания, опускающегося на дно темной ямы, Берлин больше не беспокоит.

[indent] Второе пробуждение проходит легче. В палате кроме самой Хелланн больше ни единой живой души, хотя осознание этого и заставляет ощутить неприятный укол в сердце, словно неживых душ здесь набилась целая комната; а в голове помимо болезненных спазмов наконец начинают появляться и другие связные мысли. Конечно, стоит ей спустить ноги на пол и попытаться выпрямиться, как прилежная её спутница в ближайшие дни тут же даёт о себе знать, кончики пальцев дрожат, а в глазах предательски щиплет от злых, болезненных слёз, но пересилить себя значит вырваться из клетки, вырваться из лап той, что совсем недавно тянулась к ней всем своим существом, мечтая принять в свои объятия навечно. Берлин придирчиво осматривает свою аккуратно сложенную на стуле одежду, судя по её воспоминаниям на куртке должно быть несколько подпалин, а рубашка явно была перемазана её собственной кровью, но, кажется приставленные к больничному крылу эльфы на отлично выполняют свою работу, грязи и антисанитарии в палатах никто разводить не станет. Девушка морщится пока пытается натянуть и застегнуть не слушающимися руками брюки, стонет от пробившей выстрелом боли в плече, когда накидывает на плечи куртку, и совсем нездоровым шагом направляется прочь из палаты и чертовой больницы. Белый цвет давно сводит Хелланн с ума и никак не способствует выздоровлению. Камин находится в одном из ответвлений лабиринта, хотя если быть точной, это скорее его центр, но Берлин кажется, что она успела преодолеть сотню одинаковых коридоров, пока добралась до него. Удивительно, как ещё умудрилась ни на кого не нарваться. К счастью норвежки никто не додумался спрятать мешочек с летучим порохом подальше, в дальнейшем Берлин обязательно попытается осмыслить это и поймет, что забрела на территорию, явно не предназначенную для пациентов, а уж обращать внимание на возглас колдомедика, вопросительно-возмущенно окрикивающую её по имени, девушка не собирается — горсть порошка летит в камин вместе с произнесенным названием ближайшего к её маленькой квартирке бара.

[indent] — Привет. — глядя в удивленные глаза хозяина помещения, Берлин старается улыбнуться как можно милее, во-первых, она явно появилась здесь в нерабочее для бара время, а во-вторых вряд ли её внешний вид можно назвать цветущим, так что скрасить впечатление от чудесного явления она пытается так, как только умеет. — Бутылку скотча, пожалуйста. — ругательства бармена подозрительно напоминают ругательства того колдомедика, что "привязал" её к постели, так что Хелланн даже делает шаг назад и берет наизготовку палочку, но тот лишь вздыхает и левитирует к ней ещё неоткрытую бутылку. — В твой счет. — Берлин кивает ему в спину и ретируется из зала со скоростью ужаленного соплохвоста, если бы кто-то смотрел ей вслед, обязательно бы мог посмеяться.

[indent] В темноте квартиры наваливается усталость. Хелланн поднимает палочку, чтобы зажечь свет, и тут же роняет её, не сумев удержать в ослабевших пальцах. Всё потом. Берлин не раздеваясь валится на кровать, надеясь найти спасение от почувствовавшей себя полноправной хозяйкой в её теле боли, но сновидения презрительно показывают девушке языки и скрываются в трещинах, расползшихся по потолку. Берлин беззвучно вздыхает и переворачивается на бок, фиксируя взгляд на бутылке скотча. Она уверена в том, что он обязательно ей поможет, спрячет её и от боли и от ненужных переживаний, но почему-то медлит перед тем, как сдаться.

[indent]Что это? Совесть? Она проскальзывает под полуприкрытыми веками рыжеватыми локонами и сжатыми в прямую линию губами. Губами, которые Берлин уже давно не целовала. Хелланн вздыхает и поворачивается на другой бок. Амелия скорее всего появится в течение пары часов. Или дней, если своей выходкой норвежка уж совсем перегнула палку. Но она обязательно придёт. Ей ведь нужно сказать все, что она думает о своей… любовнице? Они так и не нашли своим отношениям названия, а потом вовсе бросили пытаться повесить на них ярлык. В тайне друг от друга, никогда не разговаривая на эту тему, но все же мысленно сошлись во мнении, что им обеим не нужно громких заявлений. Все в команде, наверное, были в курсе, но выносить это дальше точно не имело смысла. Боунс старше по званию, Хелланн вообще на птичьих правах в Министерстве Британии. За столько лет должна была уже дослужиться до чего повыше, но, кажется, в очередной раз получит лишь выговор. Главное, чтобы не узнал Аластор, этот точно по голове не погладит, хотя сам вряд ли сильно от норвежки в подобной ситуации отличится.

[indent]Звук открывшейся двери кажется девушке иллюзорным и довольно внезапным. Видимо у Хелланн всё же получилось задремать под собственные бессвязные мысли, но приход Боунс, а это может быть только она, тут же сдергивает сонную пелену с сознания. Берлин пытается подняться, уходит к окну, чтобы не сразу увидеть взгляд полный боли и злости. А Амелия точно злится. Судя по голосу и тому, что не звучит ни приветствия ни вопросов о самочувствии, очень злится. - Я стою. - Не с этого нужно было начинать разговор. А ещё по возвращении домой нужно было хотя бы стакан воды выпить, в горло словно песка насыпали и голос звучит совсем тихо. Но, Берлин уверена, Амелия её прекрасно слышит. Во всяком случае сбившееся от возмущения дыхание её выдаёт, так что Хелланн разворачивается, поднимая руки в знак капитуляции. - Со мной все хорошо, спасибо. Я просто не хотела там оставаться.

[indent]Будто её желание в этом должно было учитываться. Будто она не подвергала себе опасности там, на задании, и теперь, сбежав из больницы. Но Хелланн готова лишь признать, что была неправа, хотя и сама себе не может сказать в чем именно. Просто согласиться, чтобы Боунс перестала смотреть на неё ТАК...

Подпись автора

Еся чудо!!!